Чорт в Ошпыркове (сборник)

– Что?! – наконец, сообразил он. – Мы к нему всей душой, а он нам такую пакость подстраивает. Паскудный щенок! Сволочь последняя…

– Да он ли пишет-то? – спросила Марфа.

– А кто ж как не он! Иван Плетухин. Вот его поганая подпись! Жалей после этого сироту – деньги на пиджак давай…

– Непутевый, непутевый и есть!..

– Пьяница… Так и знай, Марфа, ты его теперь к дому за версту не подпущай. Убью проклятого!

Через три дня Иван Плетухин ехал обратно в город, оборванный, избитый, голодный.

– Не поймешь этих деревенских, – объяснял он случайному соседу. – Вот хоть взять – мой дядя родной, Трифон Макарыч. Приезжаю к нему – и то, и се, уж он меня в дом принять собирался, в город за пиджаком послал… а вернулся – он на меня с кулаками!.. И с чего? Так и не объяснил!.. Дикости много, темноты, – а ты еще говоришь: смычка!

Опровержение

Уважаемый товарищ редакция!

Прошу напечатать в вашем журнале следующее мое письмо, как пострадавшего через клевету честного работника, семь лет стоявшего на страже революции в смысле мастера фабрики бывшей Голопузов и Сын. И вот из чего убедился я в этом, читая номер тридцать пятый вашего журнала под фамилией Шило, который пишет обо мне разные злоупотребления, а это есть с начала и до конца клевета при исполнении служебных обязанностей!

Вот что пишет этот ваш Шило в уважаемом вами журнале: будто я проснулся в двенадцать (когда я позже шести не встаю) и у меня будто бы со вчерашней попойки в трактире «Свобода» (и трактира такого в нашем городе нет!) по случаю свадьбы моего племянника (вспомнили! – уж два года прошло, как племянник женился!) с похмелья болела голова (это, я скажу, опять клевета, у меня с похмелья голова не болит, хоть бы я четвертную выпил, а я к тому же совсем не пью). И еще говорится, что я пришел на завод сердитый (а что же мне добреньким быть с этаким народом, когда голова болит?) и ругался по-матерному в присутствии девушки-подростка (не на Маньку ли Худекову намекает, когда она дома и не такие слова слышит?) и будто бы на вопрос рабочего Петрова ответил зуботычиной, когда такого Петрова у нас и в помине нет. И будто бы оторвал рабочего от дела (тоже называется дело, когда он в уборной курил!) и послал его за самогонкой к самогонщице Акулине (и опять ваш Шило врет: Акулины у нас и в помине не было, а есть Авдотья!) и будто бы пил в мастерской (а где же мне пить? за забором что ли?) и так допился, что на ногах не стоял (уж кто крепко на ногах стоит, так это я!), и потом будто бы спустился с лестницы (с какой лестницы?) в упаковочную и облапил, работницу Иванову, когда в упаковочной никакой Ивановой нет, а Иванова есть в конторе и ее я не лапил, и будто сказал: «Милая, будем жить душа в душу!» – а она вырвалась и убежала, а я ее будто бы вдогонку матюгнул и свалился на пол. (когда это я на пол валился? А?!). И будто бы директора я умаслил, и все мне сошло с рук (зачем мне директора маслить, когда он и так – мой двоюродный дядя?) и я по-прежнему работаю (а что ж мне, без дела сидеть и письмо писать, как этот ваш Шило?), несмотря на ненависть рабочей массы (ишь ведь что!).

Товарищ редакция, это недопустимо, чтобы на восьмой год революции такая клевета на честного человека, когда у меня знакомства есть и зять в народном суде секретарем, так что могу всякого привлечь и ему не поздоровится, тем более вашему Шилу. Сообщите мне его фамилию, может, из наших кто, откуда ж он тогда узнал мои семейные дела, если не видел? И я с ним разделаюсь по-своему, а равно и с редакцией вашего журнала, если не напечатаете настоящее опровержение.

И в окончании всего спрашивается, почему этот ваш Шило в несоответствующей действительности заметке все говорит, что это (со мною-то!) произошло в городе Шуе, если я никогда в Шуе не был, а живу в Загребянске, и он (вот она клевета!) называет меня все время Алексей Петрович, когда я совсем Трофим Иваныч, и даже фамилию переврал на Пузырева, когда я вовсе не Пузырев, а Мешалкин! Отчего же такое надругательство над светлой личностью, вдобавок не имеющее никаких оснований?

С уважением к вашему журналу

мастер Трофим Мешалкин.

Гор. Загребянск, Свиной переулок, дом Игнатова.

Свидетель

– Так вы спрашиваете, видел ли я октябрьскую революцию? Участвовал! Мало теперь нас осталось, свидетелей великих событий, которые потрясли мир, да…

Рассказчик вздохнул, погладил длинную седую бороду и продолжал:

– Как сейчас вижу: хмурый такой день, морозный. Выхожу это я утром из дома в департамент – я в департаменте чрезвычайных растрат служил, – улица понимаете ли пустая, и вот навстречу мне Иван Евстигнеич, царство ему небесное, из-за пустяков, можно сказать, погиб…

– Он тоже в революции участвовал?