Чрево Парижа. Радость жизни

Влево от Клода на пороге колбасной стояла красавица Лиза, занимая своей фигурой все пространство отворенной двери. Никогда еще ее белье не блестело такой белизной, никогда еще ее тело не казалось таким отдохнувшим и розовое лицо не обрамлялось столь тщательно приглаженными волосами. Она дышала невозмутимым, сытым спокойствием и была до того убаюкана им, что даже не улыбалась. Это было полное успокоение, полное блаженство, без потрясений, без жизни, нежившееся на теплом воздухе. Натянутый корсаж колбасницы еще переваривал вчерашнее счастье; ее пухлые руки, затерявшиеся в переднике, даже не протягивались за сегодняшним благополучием в уверенности, что оно само придет к ней. Рядом точно так же ликовала витрина; она теперь выздоровела: вытягивались нашпигованные языки, краснее и здоровее прежнего, маленькие окорока снова посвежели и заманчиво желтели, гирлянды сосисок не выражали больше уныния, печалившего Кеню. Громкий хохот доносился из кухни; он сопровождался веселой стукотней кастрюль. Колбасная снова дышала здоровьем, жирным здоровьем. Куски свиного сала и половины свиных туш, подвешенные на мраморных стенах, напоминая округлость живота, утверждали триумф чрева. Неподвижная, осанистая колбасница, преисполненная важности, посылала большими глазами обжоры утреннее приветствие Центральному рынку.

Затем обе женщины раскланялись. Красавица госпожа Лебигр и красавица госпожа Кеню обменялись дружеским приветствием.

А Клод, наверно позабывший накануне пообедать, пришел в ярость, увидев этих женщин с полными бюстами, таких здоровых, таких важных, и, подтянув пояс, сердито проворчал:

– Какие же, однако, негодяи все эти порядочные люди!

Радость жизни Иллюстрации Андрея Николаева

I

Когда часы с кукушкой пробили в столовой шесть, Шанто потерял последнюю надежду. Он с трудом поднялся с кресла у камина, где грел свои скованные подагрой ноги. Уже два часа ждал он жену, которая после пятинедельного отсутствия должна была сегодня привезти из Парижа двоюродную племянницу супругов Шанто, десятилетнюю Полину Кеню, взятую ими на воспитание.

– Ума не приложу, – проговорил Шанто, приоткрыв дверь в кухню. – Боюсь, Вероника, что с ними случилось несчастье!

Служанка, дюжая девица лет тридцати пяти, большерукая и мужеподобная, снимала в эту минуту с огня баранину, явно пережаренную. Грубые щеки девушки побледнели с досады, но она не высказывала своего недовольства.

– Хозяйка осталась в Париже, не иначе, – сухо ответила она. – А всё дела, которым конца не видно, – от этого весь дом вверх дном!

– Нет, нет, – возразил Шанто. – Во вчерашней телеграмме сказано, что все формальности с девочкой окончательно улажены… Сегодня утром госпожа Шанто должна была приехать в Кан и остановиться у Давуана. В час отходит поезд, в два он прибывает в Байе, а к трем карета дядюшки Маливуара должна доставить госпожу Шанто в Арроманш, и, если даже Маливуар не сразу заложил свой рыдван, она все равно могла приехать сюда около четырех, самое позднее – в половине пятого… От Арроманша до Бонвиля километров десять, не больше.

Кухарка, не сводя глаз с жаркого, слушала все эти расчеты и качала головой. После некоторого колебания Шанто прибавил:

– Сходила бы ты на угол посмотреть, Вероника!

Она взглянула на Шанто и еще больше побледнела от сдерживаемого гнева.

– Это зачем?.. Ведь Лазар уже потащился им навстречу! Чего ради еще и мне грязь месить?

– Видишь ли, – пробормотал Шанто, – я уж и за мальчика беспокоюсь… Его тоже все нет. Что там ему делать, на дороге, целый час?

Вероника замолчала и, сняв с гвоздя старую черную шаль, закутала ею голову и плечи. Когда же хозяин последовал за нею в коридор, она грубо сказала:

– Ступайте уж назад к вашему камину, не то завтра весь день будете выть от боли.

Выйдя на крыльцо, она с силой хлопнула дверью, надела свои сабо и крикнула в пространство:

– Ах ты господи боже мой! Сопливая девчонка приехать не успела, а уж всех в доме на ноги подняла!

Шанто успокоился. Он давно привык к выходкам Вероники, которая поступила к ним пятнадцати лет, в год женитьбы своих хозяев. Едва затих стук сабо служанки, Шанто, словно вырвавшийся из-под надзора школьник, поспешил на другой конец коридора и стал у стеклянной двери, откуда открывался вид на море. Здесь этот приземистый, румяный человечек с брюшком на минуту задумался, устремив на небо свои голубые выпуклые глаза; коротко остриженные волосы покрывали его голову, словно белоснежная ермолка. Ему только что исполнилось пятьдесят шесть лет, но частые приступы подагры состарили его раньше времени. Забыв о своих тревогах и глядя вдаль, он думал о том, как было бы хорошо, если б маленькой Полине удалось покорить сердце Вероники.