Чрево Парижа. Радость жизни

Лебигр, не дававший поблажки другим посетителям и крайне бесцеремонный с ними, позволял политиканам орать сколько угодно, никогда не делая им ни малейшего замечания. Он просиживал целыми часами на скамейке за прилавком, без сюртука, прислонившись большой головой к зеркальному простенку и следя полусонными глазами за движениями Розы, которая откупоривала бутылки или вытирала тряпкой столы. Когда Лебигр бывал в хорошем расположении духа, а девушка стояла у стойки спиной к нему и, засучив рукава, ополаскивала рюмки, хозяин незаметно для посторонних больно щипал ее сзади за икры; Роза принимала эту фамильярность с довольной улыбкой, даже не вздрогнув, чтобы не выдать хозяина, и, если Лебигр щипал ее до крови, говорила, что не боится щекотки. Но, сидя среди винных паров и струившегося со всех сторон горячего блеска, действовавших на него усыпляюще, содержатель погребка напрягал слух, желая знать, что происходит в кабинете. Когда голоса повышались, он прислонялся к перегородке и даже, отворив дверь, входил и на минуту присаживался, хлопнув Гавара по ляжке. Там он все одобрял кивком головы. Торговец живностью говаривал, что хотя у этого черта Лебигра и нет ораторского таланта, зато на него можно будет рассчитывать, «когда начнется заваруха».

Но как-то утром на Центральном рынке между Розой и одной из торговок произошла жестокая баталия по поводу корзины с селедками, которую нечаянно опрокинула служанка виноторговца. Тут Флоран услыхал, как поносили почтенного Лебигра, называя его «подлым шпионом», «грязной тряпкой из префектуры». Когда надзиратель водворил наконец спокойствие, ему много чего наболтали насчет Лебигра: он служит в тайной полиции, – это было известно всему кварталу. Еще до того, как мадемуазель Саже стала посещать его погребок, она рассказывала, что встретила его однажды, когда он шел с доносами. К тому же он был человеком состоятельным, ростовщиком, ссужал разносчиков на короткий срок деньгами и давал им напрокат тележки, требуя за это безбожные проценты. Флоран был очень взволнован. В тот же вечер он счел своим долгом, понизив голос, передать слышанное всей компании. Но приятели Флорана только пожали плечами и подняли его на смех за излишнюю мнительность.

– Бедняга Флоран! – коварно заметил Шарве. – Он воображает, что если побывал в Кайенне, то вся полиция ходит за ним по пятам.

Гавар ручался честным словом, что Лебигр «порядочный человек» и «чистая душа». Но больше всех вскипятился Логр. Стул трещал под ним; он бранился и заявлял, что так продолжаться не может: если всех будут обвинять в сношениях с полицией, то он предпочтет сидеть дома и не заниматься больше политикой. Разве не осмелились сказать однажды того же о нем самом, о Логре! А ведь он дрался в 48-м году и в 51-м и два раза чуть не попал в ссылку! Выпятив нижнюю челюсть, горбун кричал во все горло, поглядывая на присутствующих, как будто хотел насильно вбить им в голову убеждение, что он непричастен к низкому шпионству. Его яростные взгляды вызывали у остальных протестующие жесты. Только Лакайль, услышав, что Лебигра обвиняют в ростовщичестве, молча потупил глаза.

Начались рассуждения о политике, и инцидент был забыт. С тех пор как Логр подал мысль организовать тайное общество, Лебигр крепче пожимал руку завсегдатаям кабинета. На самом же деле они приносили ему плохой барыш, никогда не требуя себе по второй порции. Перед уходом все они выпивали из своего стакана или рюмки последнюю каплю, благоразумно сберегая питье в пылу развития политических и социальных теорий. Когда друзья выходили на воздух, их пробирала дрожь от ночного холода и сырости. Компания останавливалась с минуту на тротуаре; глаза у всех были воспалены, в ушах шумело, они стояли, пораженные мраком и тишиною улицы. В кабачке Роза запирала ставни. Простившись друг с другом, исчерпав все слова, приятели молча расходились: каждый обдумывал про себя аргументы и сожалел, что не может внушить другому своих убеждений. Круглая спина Робина, покачиваясь, исчезала в направлении улицы Рамбюто, а Клеманс с Шарве шли рядом через Центральный рынок до Люксембургского сада, стуча по-военному каблуками и продолжая спорить насчет какого-нибудь пункта из области политики или философии. Они никогда не ходили под руку.