Чрезвычайные обстоятельства

Дикобраз грубо толкнул Петракова тупым рыльцем и тот едва не закричал от острой боли, пробившей его. Все, действие шприц-тюбиков сошло на нет. Петраков сдавил зубами стон, продолжающий рваться из него, повозил затылком по настилу, выдавливая удобную лунку, взмолился, обращаясь к самому себе, к боли, к Богу: «Ну пусть отпустит боль, пусть успокоится… Ну, отпусти меня, боль! Боже, помоги!»

Когда начинаешь уговаривать боль, это помогает. Но тут дикобраз вновь ширнул его своим рыльцем. Петраков обеими руками подтянул к себе ноги, нащупал обломок ветки, изогнулся и ткнул им в морду дикоши. Обломок с гнилым хряпаньем переломился пополам. Дикобраз озлобленно хрюкнул, прянул назад. Петраков выругался – боль снова выбила на его лице испарину, заушье сдавили чьи-то грубые пальцы, он очень ясно почувствовал их, вновь завозил головой из стороны в сторону, засипел сдавленно – боль была такая, что терпеть ее было невозможно.

Он с горечью глянул на себя со стороны, попытался рассмотреть, зрелище было грустное! Петраков так и не понял, повторял атаку дикобраз или нет, все тело майора пробивала боль, желтый воздух перед глазами изменил цвет, набух помидорной краснотой, поплыл в сторону, пальмовая колода, в которой лежал Петраков, показалась ему похожей на гроб. Гроб качнулся вместе с воздухом и также поплыл.

Петраков подумал, что сильное течение несет его прямо в могилу и протестующе закричал… Нет, крика не было, хотя он его услышал – Петраков контролировал себя не только в яви, но и в одури, – дернулся несколько раз протестующе, всадил зубы в нижнюю губу. На подбородок, украшенный уже почерневшим следом опять потекла кровь. Майор откинулся назад, затих, вяло шевеля побелевшими губами – читал молитву.

Боль отступила. Дикобраз, видно испугавшись, также отступил – хрюкнул озабоченно и с паровозной грациозностью унесся в ведомые только ему одному местные кущи. Петраков поднес руку к глазам, нажал на кнопку часов, в желтой шевелящейся дреме высветился циферблат: через четыре часа можно было ползти дальше.

А Петрович продолжал сидеть на замшелом, способном сутками держать в себе тепло камне. Старые здешние горы были сплошь сработаны из таких камней – теплых, имеющих душу, поросших мелким пыльным мхом, на мох вообще-то не похожим: мох – растение северное, на юг пробивается редко, но это был тот самый случай, когда ему это удалось…

Петрович смолил сигареты одну за другой, беспрерывно, капитан – командир заставы, который уже несколько раз навещал полковника, отметил с грустной улыбкой:

– Из штаба отряда звонили – приборы отметили сильное задымление местности.

С болью глянув на капитана, Петрович опустил голову, согнулся как-то по-старчески немощно, криво, и выбухал в кулак кашель. Спросил неверяще:

– Неужто из четырех человек не вернется ни один? А?

Улыбка на лице капитана сделалась еще грустнее:

– Если бы я мог хоть в чем-то помочь, я бы обязательно помог.

– М-да-а-а, – протянул Петрович горестно и умолк, пробежался взглядом по ближайшим темным хребтам, послушал растенькавшихся синиц и достал новую пачку сигарет.

Окурки – крохотные чинарики, сожженные по самый край со следами зубов, он каждый раз торопливо собирал и засовывал в опустевшую пачку, считал их. Если одного-двух не хватало – искал. Не успокаивался, пока не находил.

– Да ладно, – махнул рукой капитан, – пусть валяются… Они никому не мешают.

– После себя следов оставлять не положено, – глухо ответил Петрович и капитан понял, что есть вещи, которые вживлены в этого человека, и вносить какие-либо поправки бесполезно: возраст не тот. Да и воспитан Петрович был по старым рецептам, сейчас людей так не воспитывают.

Капитан качнул головой согласно и также пробежался взглядом по склонам гор.

Он хорошо помнил четырех ребят, ушедших через «окно» – молодых, сильных, нацеленных на жизнь. За нейтральной полосой, на сопредельной территории случается то, что часто бывает неведомо капитану, поскольку не его это дело – знать, если только об этом не напишут газеты, но и газеты не очень охотно пишут о том, что происходит в закрытом государстве.

Говорят, там – исламская диктатура, а что такое диктатура, да еще исламская, молодой капитан представить себе не мог, не укладывалось это у него в голове. Впрочем, он себе не мог представить и то, что такое демократическая диктатура, хотя становление ее происходило у него на глазах, капитан и сам, будучи старшим лейтенантом, принял участие в двух или трех митингах и довольно охотно горланил вместе со всеми: «Долой КПСС!» Впрочем, партийный билет он не сдал, оставил себе на память.

Горы были неподвижны, только из недалекого ущелья наползал в долину слоистый полупрозрачный туман, обволакивал камни, оседал сгустками в низких местах.

– Товарищ полковник, пойдемте в саманный домик, – предложил капитан, – туда сейчас блюдо жареной форели принесут. Ребята в реке наловили.

В ответ Петрович отрицательно качнул головой, клацнул колпачком старой зажигалки, раскуривая очередную сигарету.

– Есть совсем не хочется, – сказал он.