Чрезвычайные обстоятельства

Но пока он жив. А раз жив, то должен помнить тех ребят, которых рядом с ним уже нет. Они должны были бы быть, но их нет. Нет ни Лени Костина, ни Вити Семеркина, ни Сережи Проценко, ни Игорька Токарева… Нет и многих других. Но пока Петраков жив, будут жить и они – в его памяти, в памяти людей, находящихся рядом с Петраковым. И этот закон – обязательный, он также необходим в жизни, как и другие законы, как и потребность по утрам выкуривать натощак сигарету – самую вкусную, самую желанную, как необходимость иметь в доме запас хлеба, а на войне – последние два патрона, тщательно сберегаемые в нагрудном кармане куртки…

Пока жив Петраков, будут жить и его ребята. Те, которых уже нет в живых.

Сидящий на краю скамейки

Рота старшего лейтенанта Дадыкина атаковала кишлак.

Атаковала лихо, по всем правилам внезапных налетов, молча, зло – в кишлаке сидела группа какого-то неведомого муалима – учителя, пришедшего сюда из самого Пакистана. Полтора дня назад учитель захватил пятерых наших ребят и показал им, что умеет и знает все науки, от алгебры до ботаники.

Ребят, изрубленных на куски, он вернул в прозрачных полиэтиленовых мешках. Солдат, которые видели эти мешки, рвало до желчи.

Седой подполковник, прилетевший за испохабленными телами из Кабула, скорбно склонил голову, шевельнул жесткой щеткой чаплинских усов – сам он был сед, сиял серебристой голубизной волос, а усы у него были черные, будто нагуталиненные, – проговорил бесцветно, мертвым, без всякого выражения голосом:

– Самое плохое, что может быть в жизни – это когда родители хоронят своих детей. Когда дети хоронят родителей – это естественно, так оно и должно быть, и дай Бог, чтобы так оно и было, но вот когда родители детей… – Он не договорил, шевельнул щеточкой усов и отвернулся от полиэтиленовых мешков.

Было решено провести операцию возмездия, выследить банду учителя. Группа знатока школьных наук оказалась верткой, ловкой, за ней невозможно было уследить, но и разведчики сороковой армии тоже оказались на высоте: обложили банду вешками, метками, привлекли к операции «зеленых» – афганцев и выследили муалима.

Муалим – молодой, в белой суннитской чалме, с серебряным бабьим ожерельем, повешенным на шею, был убит в бою, десятка четыре душков полегло вместе с ним, а остальные – тридцать три человека – ушли в подземные колодцы. Дадыкин, остановившись перед последней колодезной дырой – дальше кяриз разветвлялся, уходил в нескольких направлениях, и вылавливать душманов под землей было делом совершенно бесполезным – выругался матом. Идти дальше – значит терять людей.

А терять людей старший лейтенант не хотел – рота у него и так недоукомплектованная, урезанная, ворчливая, сплошь из рабоче-крестьянских сынов: ну хоть бы один потомок начальствующего лица – директора завода, военкома, заслуженного артиста или заведующего галантерейным ларьком. Не было таких сынов! Дадыкин бы такого сына под стекло посадил, чтобы всем показывать – и среди начальственных и богатых людей имеются, мол, честные ребята, не прикрывают полами сюртуков своих отпрысков, но нет, не было таких сыновей в роте Дадыкина.

Это очень мешало в работе замполиту Абдулову, было козырной картой солдат, попрекавших своих командиров, – хотя здесь не очень-то и попрекнешь командира, но Афганистан выработал свои отношения, свою жесткость и свои ценности. Бой был для Дадыкина удачным – людей посекло немного, тех, кого посекло, на вертолетах уже отправили в Баграм, в медсанбат, и Дадыкин, покусывая содранные костяшки пальцев, ходил сейчас по кишлаку, заглядывал во дворы и скликал своих людей.

Был Дадыкин крепок, криволап – видать, в предках у него имелись донские казаки, любившие посидеть верхом на бочке, – стригся коротко, чтобы не потела голова, уши у него были оттопыренные, красные, сожженные здешним солнцем до мяса.

– Ну, вот и отомстили мы за братьев, ребятки, вот и отомстили, – по-старчески умудренно, скорбно, будто всю жизнь сидел на гробах, приговаривал он, держа в руке «акамеэс» – складной десантный автомат, знаменитый калашниковский, и не торопился вешать его на плечо: мало ли что, вдруг из какой-нибудь бочки сейчас вылезет душок или спрыгнет с глиняной крыши – надо обязательно оказаться проворнее его. Старший лейтенант шмыгал носом, заглядывал за дувалы, пас своих ребят, словно пастух стадо – не хотелось, чтобы кто-нибудь позарился на чужое добро, утащил деньги или какую-нибудь тряпку. Самое плохое это дело – брать чужое.

– Ты к чему прицелился, Агафонов? – зычно выкрикнул он и с маху взгромоздился на дувал. Перекинул автомат из руки в руку.

Толстый, с лоснящимся широким лицом Агафонов недобро зыркнул в сторону командира роты. Засопел.

– Десантура, товарищ старший лейтенант, между прочим, только и ждет операции, чтобы малость разжиться едой и заморским товаром. А мы что, хуже полосатых?

«Десантура», «полосатые» – это солдаты ВДВ, воздушно-десантных войск.