Чтение мыслей. Как книги меняют сознание

С самого детства Катарина болезненно реагировала на красоту: ей было тяжело, когда что-то прекрасное исчезало, так и оставшись никем не замеченным. В то время как ее родители, отправившись на прогулку, хотели поскорее вернуться домой, думая о подаваемом в гостинице на десерт кайзершмаррне^[46] или вкусном пироге, который ждет их дома, Катарина не могла повернуться спиной к пленительному закату. Было бы ужасно, если бы красота существовала напрасно. Это касалось всего, что ей нравилось. Последние три недели летних каникул Катарина грустила из-за того, что они подходили к концу. Мысль о скорой смерти бабушки вызывала содрогание, мысль о неизбежной смерти родителей была настолько ужасна, что Катарина не могла ни думать, ни забыть об этом. Все это делало ее старомодной и анахроничной в глазах сверстников, которые не понимали, что однажды все действительно навсегда исчезнет. Они жили так, будто тема смерти их не касалась. Катарина, напротив, прекрасно понимала, насколько обоснованно постоянное пребывание в печали.

Начав через десять лет изучать философию во Франкфурте, Катарина старалась относиться к жизни легче. Она нашла новых друзей, которые тоже увлекались культурой и философией и которых беспокоило состояние окружающей среды, правый поворот во многих странах и всевозможные виды несправедливости. Катарина наконец могла ночами напролет разговаривать с другими людьми на эти темы. Однако в печали о том, что красота не вечна, она была по-прежнему одинока. Катарина, как и раньше, считала своим долгом воспринимать как можно больше прекрасного и грустить о его исчезновении. Казалось, больше никто не ставил перед собой такую задачу.

Со временем Катарина поняла, что это было нарциссичной мыслью, основанной на допущении, будто она в большей степени, чем другие, восприимчива к восприятию красоты и обладает особым знанием о непостоянстве всего земного. Тем самым Катарина приписывала себе уникальную роль. Это не вызывало у нее никаких положительных эмоций и было, скорее, признаком нервного расстройства, так что она решила обратиться за помощью к специалисту. Вместе они выяснили, что Катарина считала себя особенной, при этом не ставя себя выше других людей. Также удалось установить, что этот внутренний долг, заключающийся в ощущении бесконечной печали, исходил из глубины души Катарины и тем самым связывал ее с ней. Жизнь, наполненная глубиной, нравилась Катарине намного больше, чем жизнь, ее лишенная. Кроме того, внутренний долг способствовал тому, что Катарина чувствовала себя философом. По прошествии четырех сеансов психотерапевт не могла назвать ни одной причины, по которой Катарине следовало бы избавиться от этой печали. По всей видимости, чувство долга выполняло в ее жизни некую функцию, не причиняя при этом вреда ни самой Катарине, ни кому-либо другому.

* * *

На ужине после конференции Катарина знакомится с любимым философом — умной, располагающей к себе женщиной с утонченным чувством юмора. Ее личность еще интереснее, чем ее тексты. Катарина бы очень хотела быть на нее похожей, когда ей самой исполнится шестьдесят лет. В какой-то момент разговора философ упоминает Клариси Лиспектор и говорит: «Вам необходимо прочитать „Страсти по G. H.“. Именно вам!» Она с абсолютным восхищением рассказывает, что в книге идет речь о встрече женщины с тараканом в узком пространстве и в то же время о жизни и имманентности как таковой. После рекомендации от любимого философа у Катарины становится тепло на душе. Однако этой книги нигде нет в продаже, а в библиотеках на ее выдачу длиннющая очередь. Через четыре месяца Катарина случайно обнаруживает «Страсти по G. H.» в корзине с уцененными товарами в антикварном магазинчике. Тонкая книга издательства Suhrkamp — слегка пожелтевшие от времени страницы, зеленая обложка, стоимость два евро — лежит там, словно ждет именно Катарину. Катарина безумно рада находке. Она приносит книгу домой, ложится на кровать и начинает читать. Текст с самого начала кажется ей особенным. Во время чтения у Катарины захватывает дыхание от того, насколько прекрасен язык Лиспектор.

Нет, всякое внезапное понимание в конечном счете есть обнаружение острого непонимания. Каждый раз, находя, ты теряешь самого себя. Возможно, мое понимание оказалось настолько полным, что равнялось непониманию, и из него я выйду нетронутой и несведущей, как раньше. Никакое мое разумение не поднимется до уровня этого понимания, ибо жизнь — это тот уровень, до которого я только и могу добраться. Мой уровень — просто жить. Лишь сейчас — сейчас я знаю о некой тайне. Но я ее уже забываю, ах, чувствую, что забываю^[47]…