Что было бы, если бы смерть была

Всех учащихся и живущих в монастыре называли бурсаками, философы же были одним из родов учеников, причем весьма оголтелым. Но «философов и богословов они (торговки) боялись задевать, потому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью.»

Так, кстати (загадав на годы вперёд) – будут вести себя украинские беженцы в просвещённых европах: как искренние подростки, которым все обязаны просто потому, что обязаны.

Так молодой дельфин в своей поре
Играет с волнами, и женщина играет
С толпой любовников… И вдруг разоблачат!
И нагота как смерть, и как бы умирает душа!

Так почему душа не умирает?

А потому: она всегда играет!

И журавли вот так ломают небо,
Вбивая клин, что небо вместо камня
Для пирамид!

Мы состоялись из посмертных масок.

Ется
И я играю сказку перед всеми,
Поскольку ведаю: игра не умирает.

Но не сектантская психология взрослых подростков-Украинцев является предметов нашего рассмотрения: как и почему человек пробует убить в себе человека (и какие выгоды при этом получает) – не это есть предмет моего повествования.

По крайней мере, не в данной его части.

Может быть, дальше, если заглянем за пределы невообразимого.

Итак, я могу обойтись без монитора, и без курсора; но – не могу обойтись без души. Одно тело (одна прижизненная реинкарнация) – счастливо спит в опьянении на кухне, другое тело (другая прижизненная реинкарнация) – размышляет: может, стоило присоединиться к беседе социологизированных (сиречь, полезных) человеческих «гениев», Топорова и Кантора?

И это всё (во всех ипостасях) – один единственный Перельман, персонифицированное прозрение.

Прозрение, которое размышляет, со-мневается, но – мнит о себе: сё человек.

Наверное, было бы интересно послушать, о чем беседуют сейчас Перельман и Кантор, социологизированные «гении» (но – не персонифицированные прозрения, а явления более частные), экзистенциалисты (но – от этого не менее жизнелюбы, ценители повседневного и прекрасного).

О чём они могут беседовать? Ведь они ещё и просветители. Сокрушители ограниченной самодостаточности. Согласитесь, самодостаточное невежество – смертельно не только для человечества, но и для каждой вселенной («отдельного» человека).

Мне – интересно послушать. То есть (как есть) – мне было бы интересно быть только зрителем и слушателем; поди ж ты! Приходилось со-участвовать.

Потому я должен сказать чистую правду: на самом деле – не интересно!

Не все ли равно, что возможно высказать – справедливого, сверх меры разумного и хорошо сформулированного? Сказанное не отменит необходимости проживать всё это заживо.

Сказанное ничего не изменит из предназначенного.

А что предназначено?

Только то, что ты будешь жив (не смотря ни на что). Что ты рассмотришь все варианты собственного пребывания в реальности (и «твоего» её узнавания «наново»).

Итак, Перельма и крепко-накрепко вцепившийся в его руку древнеримский мальчик стоят перед входом в японскую ресторацию на Невском проспекте Санкт-Ленинграда, и происходит сие в самый разгар кризиса на Украине (настоящий «пир духа» по монументальному замечанию последнего генсека), а раз так, то мне разрешено представить дальнейшее в духе петрониевого Сатирикона.

«Пир возобновился, и Квартилла снова призвала всех к усиленному пьянству. Кимвалистка много способствовала веселью пирующих. Снова объявился и кинэд (надо, кстати, выяснить, что сие слово означает: не артиста ли? Ах, всего лишь развратник-привратник или рас-путник души и тела, синоним артиста), пошлейший из людей, великолепно подходящий к этому дому.

Он заплевал меня своими грязными поцелуями; после он и на ложе взгромоздился и, не смотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом. По потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках было столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

Я не мог долее удерживаться от слёз и, доведённый до полного отчаяния, обратился к Квартилле (так и хочется вымолвить: Хельге):

– Прошу тебя, госпожа, ведь ты повелела дать мне братину.

Она всплеснула руками:

– О умнейший из людей и источник доморощенного остроумия! И ты не догадался, что кинэд и есть женский род от брата?

Тут я пожелал, чтобы и другу моему пришлось столь же сладко, как и мне.

– Клянусь вашей честью, Аскилт один единственный во всей триклинии празднует лентяя, – воскликнул я (тем самым являя себя как искусство и средство коммуникации: передав мысль и душу свою на расстояние, пожелав получить их оттиски на аморфной реальности).

Разумеется, я добился своего. Душа Перельмана у монитора двинула стрелку курсора, и Квартилла (уже более чем явная Хельга) тотчас сказала:

– Правильно! Пусть и Аскилту дадут братца.