Что было на веку... Странички воспоминаний

Двадцать лет спустя без малого, когда Дороша не стало, я пи­сал, что эти строки кажутся почти символическими: «В них словно бы запечатлелся тот знаменательный поворот, который произошел в творчестве самого писателя, уже признанного, уверенно и не без ус­пеха следовавшего по «шоссе» и вдруг, но на самом деле после неко­ей остановки, раздумья, свернувшего на какой-то неведомый «про­селок».

Действительно, после многих лет работы разъездным коррес­пондентом, чьи маршруты доселе были весьма разнообразны, Ефим Яковлевич, перенеся тяжелую болезнь, стал вести более «оседлое» существование, по нескольку раз в год живя возле Ростова Велико­го, а нередко и в нем самом, и все более входя в круг местных забот и проблем, становясь «своим» и для хозяев избы, которую облюбовал (в городе же — для владельцев небольшого домишки), и для ростов­ской, «земской» интеллигенции.

Весной 1958 года, возвращаясь из командировки, я то ли еще в Мурманске, то ли на какой-то другой станции купил свежий номер журнала «Москва» с продолжением «Деревенского дневника» («Литературной Москвы» к тому времени уже не существовало). Оно мне настолько понравилось, что по приезде домой я позвонил Дорошу и побывал у него на Ново-Песчаной улице.

Во время этой и последовавших встреч и разговоров Ефим Яков­левич «заразил» меня своим восторгом перед «Письмами из дерев­ни» А.Н. Энгельгардта, как раз тогда переизданными. Книга эта была написана в конце XIX века ученым-химиком, высланным из столи­цы в свое смоленское имение Батищево, и поневоле вынужденным заняться хозяйством.

«Должен сознаться, — писал Энгельгардт об одном батищевском знакомце, — я сам чувствую к Савельичу особенное расположе­ние и именно вследствие сходства наших положений... Я — отстав­ной профессор; он — отставной кондитер. Вместо того чтобы читать лекции, возиться с фенолами, крезолами, бензолами, руководить в лаборатории практикантами, я продаю и покупаю быков, дрова, лен, хлеб, вожусь с телятами и поросятами...».

На «писательство» же ученого подбил Салтыков-Щедрин, кото­рый и стал печатать его очерки в своих (и некрасовских) «Отечест­венных записках».

Нимало не идеализируя русского крестьянина, Энгельгардт вмес­те с тем с уничтожающим сарказмом отзывался о его тогдашних мно­гочисленных и разнообразных «опекунах» (этой орде «благородий», которой отдали под команду мужика), готовых закабалить его беско­нечными предписаниями:

«Господи, да что же это такое? Опыт миллионов земледельцев- хозяев, долголетняя практика показали, что рожь нужно сеять в пору... что эта пора для разных мест разная, и вдруг какой-то энтомо­лог решает, что (ради борьбы с «гессенской мухой» — А. Т.) пора эта должна начинаться не ранее 15 августа, а земство делает обязатель­ное постановление и предписывает миллионам земледельцев сеять озимь в назначенный срок!.. Или уже раз человек делается чиновни­ком, так Господь у него все способности отнимает?»

Помимо безупречной доказательности и обстоятельности энгельгардтовских «писем», они временами достигают подлинного сатири­ческого блеска:

«Я противник всяких чиновничьих мероприятий, касающихся внутренней жизни... Все такие мероприятия никогда ни к чему не приводят, всегда ловко обходятся и только наносят вред народу, за­тесняют его и, по мнению мужиков, делаются только им в «усмеш­ку». Точно вот — «на тебе, ходи вверх ногами!» И ходим, то есть не ходим, а делаем вид, что ходим. Идешь обыкновенным порядком, встречаешь начальство — «отчего не кверху ногами?» «А вот сей­час, ваше-ство, отдохнуть перевернулся», — и делаешь вид, что хо­чешь встать кверху ногами. Начальство само знает, что нельзя так ходить, но, довольное послушанием, милостиво улыбается и проследывает далее».

Всякий, кто помнит или хотя бы знает о стиле руководства сель­ским хозяйством в сталинские и последующие времена, может оце­нить, насколько злободневно звучали тогда эти «письма» о «делах давно минувших дней».

Ну, не орда «благородий» — так армия партийных чиновников, всяких уполномоченных и проверщиков!

И чем не «ходи кверху ногами» знаменитые кампании по внедре­нию повсюду кукурузы, искоренению травополья и т. д. и т. п.?!

Пример Энгельгардта (да еще и Глеба Успенского, другого люби­мого автора «Отечественных записок») во многом вдохновил Доро­ша на ведение своего «Дневника».

Осенью 1958 года я очень высоко оценил его книгу в статье «Действенная летопись» («Новый мир», № 10), где не был забыт и Энгельгардт.

Теперь нетрудно увидеть в ней иллюзии и надежды, увы, не оп­равдавшиеся, о которых уже говорилось выше — в рассказе о семье Федосеевых, но главный пафос статьи был в утверждении, что «Де­ревенский дневник» ценен, если вспомнить давнее выражение Гер­цена, «подслушиванием народной жизни, скрытной, неясной самому народу, не обличившейся официальным языком». В дальнейшем кни­га все более расходилась с тем, что вещалось на этом «языке», и, горя­чо одобренная в речи Твардовского на одном партийном съезде, в то же время вполне закономерно стала вызывать нападки в печати.