Что было на веку... Странички воспоминаний

Я с огромным интересом следил за осуществлением замысла всей его жизни — рождением капитальной научной биографии Щед­рина. Ей предшествовали десятилетия кропотливейшего труда, изу­чение разнообразных архивов, где Макашин сделал множество на­ходок, подчас самого ошеломительного свойства. Так, знакомясь с одним судебным делом эпохи крепостного права, Сергей Алексан­дрович обнаружил там «вещественное доказательство» — припеча­танный сургучом сверток с большой прядью волос, собственноруч­но вырванных помещицей у восемнадцатилетней дворовой девушки. (И когда недавно по телевидению коллекционерша с придыханием демонстрировала медальон с локонами одной из императриц, мне припомнилась та давняя макашинская находка и, каюсь, показалась куда более красноречивой!)

На второй том макашинской биографии я отозвался статьей, чего, увы, не смог сделать при появлении третьего, так как ранее писал на него внутреннюю рецензию для издательства и считался как бы участником этой книги.

Сергей Александрович боялся, что не успеет завершить свой, по его выражению, «смертельно» затянувшийся труд, поскольку был обременен не только традиционными хлопотами (и неприятностя­ми!) по «Литнаспедству», но и новыми заботами — изданием пол­ного собрания щедринских сочинений, главным редактором которо­го он стал.

И я счастлив, что мог помочь ему на заключительной стадии ра­боты над биографией своими замечаниями, а по выходе последнего, четвертого тома посвятил этому событию одну из своих «колонок», которые в то время вел в «Известиях», озаглавив ее «Исполнен долг, завешанный...» — долг, который возложил на себя Макашин едва ли не с первых своих шагов в литературе.

«... Завершилась более, чем полувековая, работа, — писал я. — ... Этот четырехтомник — плод поистине подвижнического труда одно­го из крупнейших наших литературоведов, труда, который не смог­ли прервать разнообразные испытания и «перегрузки», выпавшие на долю автора. Вот уж поистине, говоря словами Некрасова, «все он изведал» — и войну, и плен, и «родимую» тюрьму, уготованную до­носом «коллеги»...

Жаль, что заключительный том макашинского труда не поспел к столетию со дня смерти Щедрина, хотя еще горше, что не дождался выхода этой книги сам ее автор».

Мы всегда перезванивались с Макашиным в День Победы. По­том я поздравлял с этим праздником вдову писателя Таисью Михай­ловну, о здоровье которой Сергей Александрович вечно тревожился и которую ему, увы, привелось так печально «опередить». Теперь же в этот святой для нас день я «выхожу на связь» с их дочерью Таней и ее мужем Андреем Владимировичем.

Нина вечно подтрунивала надо мной: мол, никогда не могу обой­тись без упоминания Твардовского. Грешен! Но припомню и на сей раз:

Ты дура, смерть: грозишься людям

Своей бездонной пустотой,

А мы условились, что будем

И за твоею жить чертой.

Книга о Щедрине встретила хороший прием не только у читате­лей, но и у критики (что, как известно, далеко не всегда совпадает!). За короткой, но содержательной рецензией в «Комсомольской прав­де» талантливейшего А. Асаркана (увы, рано умершего) последовали более пространные — Леонида Лиходеева в «Литературе и жизни», Екатерины Стариковой в «Новом мире» и — уже упомянутая — макашинская в «Вопросах литературы». Отозвались также «Московс­кий комсомолец» и даже периферийный журнал «Дон», а на быстро вышедшее переиздание — «Юность» и «Труд».

«Шеф» серии ЖЗЛ Юрий Николаевич Коротков предложил мне подумать о каком-либо новом «герое». Я — не без колебаний — на­звал Блока и получил согласие и авансовый договор (в отличие от предыдущей книги, которую писал на собственный «страх и риск»).

«Духу придавало» (выражаясь по-крыловски) то, что после мое­го выступления по случаю 80-летия со дня рождения Блока в ныне давно не существующей библиотеке, находившейся напротив входа в Политехнический музей, поэт Сергей Митрофанович Городецкий, одно время очень близкий к Александру Александровичу, сказал мне какие-то добрые слова и даже пригласил в гости, поговорить. Увы, я то ли постеснялся (такое со мной бывало не раз), то ли уже «ух­нул» в щедринский океан и не собрался, о чем, конечно, потом горь­ко жалел.

В какой-то мере «подстегнуло» меня взяться за эту тему и зна­комство с только что вышедшим толстенным сочинением Бори­са Соловьева «Подвиг поэта». Этой книге была уготована «доро­га славы» — изобильные похвалы в печати и даже Государственная премия. Меня же она не просто разочаровала, а глубоко возмутила. И вовсе не потому, что автором был многолетний недруг (выше уже упоминалось о соловьевской статье, изничтожавшей возглавлявший­ся мной критический раздел журнала «Молодая гвардия») и против­ник, с чьими догматическими высказываниями я не раз спорил и ус­тно, и печатно.