Что было на веку... Странички воспоминаний

«Должен сказать вам, что, когда... задумывалась эта рубрика, я да­леко не был уверен, что она получится. Прежде всего мне казалось невероятным, что найдется автор, непременно известный, уважае­мый, который будет готов ради нас отдавать примерно два-три дня в каждой неделе: новую книгу надо найти и ее надо прочитать, и надо написать рецензию. Поверьте мне, писать рецензию на трех страни­цах значительно труднее, чем на десяти...

С самого начала, с первого появления этой колонки, было огром­ное количество замечаний, сложилась атмосфера не поддержки но­вого дела, а максимального неприятия его, то есть та атмосфера, ког­да, выслушав бесконечный поток замечаний, надо плюнуть на новое дело и махнуть на него рукой. Не буду перечислять все, что было, на­помню лишь, что то требовали план рецензий на месяц вперед, не считаясь с тем, что это действительно новинки недели, а не давно появившиеся издания, то требовали на прочтение книгу, прежде чем писать рецензию, хотя целый ряд выступлений Туркова делался по верстке, подписанной в печать...

Наконец дошло до того, что... Лев Константинович Корнешов за­явил, что от колонок Туркова пахнет русофильством, а публикация их весьма чревата для редакции. Я тешу себя надеждой, что Лев Кон­стантинович не понимает смысла этого термина «русофильство»... И я не могу понять, почему обращение к публицистике Карамзина, размышления о судьбе маленького города вызывают подозрения в русофильстве».

Далее шла пламенная, хотя и приправленная гиперболами, речь о «боевом прошлом автора», который, дескать, на фронте вступил в партию (чего отродясь не бывало, но ведь поди ж ты — уже в новей­шие времена Сергей Иванович Чупринин станет каяться, что в сво­ем словаре писателей тоже зачислил меня в члены КПСС. Вид, что ли, у меня такой — большевистский?!)

Одним словом, колонка прижилась, тем более, что новый «шеф» газеты, Иван Дмитриевич Лаптев, ее весьма одобрил.

Помню свой довольно комичный разговор с секретарем Союза писателей по критике В.М. Озеровым, который всякими околичностями старался выведать, кто же мне «ворожит», ибо иначе это еженедельное «явление Туркова народу» представлялось ему совершенно необъяснимым.

За 1984-1993 годы в «Известиях» было опубликовано около двухсот «колонок Туркова», как выразилась в своем отзыве поэтесса Та­тьяна Бек, а с 1991 года там же печатались и мои литературно-публицистические статьи.

Признаться, никогда в жизни не было у меня такой свободы и «оперативного простора»! Та же Татьяна Бек, упомянув, что я став­лю в особую заслугу знаменитому сабашниковскому издательству то, что оно открывало перед читателями «все новые области знания и талантливые имена», писала: «Это и стало своеобразной програм­мой самого А. Туркова в его работе... в отборе книг для рецензирова­ния, в акцентах внутри каждого материала».

Писавшие об этой колонке отмечали, что одна из ее ведущих тем — это «историческая память, причем не только парадные ее сто­роны, но и забытые, искаженные, теневые».

«Страшна эрозия почвы, — говорилось в одной моей рецен­зии. — Но опасна и эрозия памяти, когда порой целые пласты ми­нувшей жизни, куда уходят корни многих мыслей и дел потомков, оказывались как бы не существующими».

Действительно, ведь в ту пору читателю не был еще в достаточ­ной мере возвращен даже Карамзин с его великим трудом — «Ис­торией Государства Российского», ни, тем более, кропотливый ис­следователь московской старины Иван Забелин или «провинциал» Афанасий Щапов с его трагической судьбой. Лишь робко, глухо, не­внятно упоминались такие яркие и жестоко пресеченные в сталин­щину явления искусства, как деятельность Всеволода Мейерхольда и так называемый второй МХАТ.

Когда я заговорил о последнем в рецензии на книгу Софьи Гиа­цинтовой, то получил взволнованное письмо бывшей актрисы этого театра А. Образцовой (жены создателя знаменитого Театра кукол): «...С той поры (как его закрыли— А.Т.) никто добрым словом не от­зывался о нашем театре». Она горестно вспоминала их последний спектакль: «Закрыли занавес и больше не разрешили его раскрывать, хотя публика требовала. Капельдинерам было велено поскорее вы­проваживать публику. За закрытым навеки для нас занавесом стояли все актеры. Помню, как плакала Гиацинтова».

Неизменно получали отклик в колонке книги и мемуары не толь­ко о героях Великой Отечественной войны, но и о ее нескончаемых жертвах — безутешных матерях и вдовах, о «поседелом детстве», о подростках, которые не по возрасту рано встали к станкам и «от­дали Отечеству не злато-серебро — единственное детство, все свое добро», как сказано в прекрасных стихах Бориса Слуцкого, или даже занимались поистине ратным трудом, как герои одного очерка, раз­минировавшие восемьсот восемьдесят (!) гектаров колхозных полей, хотя «по всем правилам раз пятьдесят должны были подорваться».