Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

«А мы спекулируем, — подумал я. — Он о других беспокоится, а мы для себя хапаем».

Вслух я ничего не сказал. Просто не было сил сейчас спорить с ним. Не хотелось ни о чем говорить.

— Не тушуйся, — толкнул меня в плечо Серафим Иванович. — У нас скоро денег во сколько будет! — Он развел в стороны руки.

«Черт бы побрал эти деньги!» — подумал я.

19

В окно постучали.

— Кто? — Серафим Иванович насторожился, накрыл газетой разложенные на кровати деньги.

— Василиса Григорьевна, на собранию! — прокричал чей-то голос.

Она выкатилась из кухни, вытерла о фартук выпачканные мукой руки и запричитала:

— Ох ты, чтоб тебя! А я пироги наладила печь. Запамятовала про собранию-то… Мабудь, ты, Иванович, сходишь?

— Чего я не видел тама? — Серафим Иванович восседал на кровати, раскладывая деньги — трешки к трешкам, пятерки к пятеркам, десятки к десяткам.

Каждый раз, придя с базара, Серафим Иванович подсчитывал выручку. Лицо у него при этом расслаблялось, в глазах появлялась теплота.

— Знатно сегодня поторговали, — говорил он, любовно разглаживая мятые бумажки. — На рупь три вышло. Каждый бы день так.

Сберкасс он не признавал и две пачки сотенных, перевитые для прочности шпагатом, носил всегда при себе в специально сшитом мешочке, который пришпиливал тремя ржавыми булавками к подкладке кителя. Я глядел на эти деньги и думал, что если бы имел хоть половину, то сразу накупил бы много хороших вещей себе, Вальке, матери. Конечно, и Катюше сделал бы подарок, она ведь всегда относилась ко мне хорошо.

— Значит, самой придется идтить, — сказала Василиса Григорьевна и стала развязывать фартук.

— А ты не ходи.

— Нельзя, — возразила Василиса Григорьевна. — Наш председатель такую критику наведеть — на весь хутор ославишься. Да и любопытно узнать, о чем разговор пойдеть.

— Ладно, — согласился Серафим Иванович. — Схожу. А ты пироги лепи — люблю горяченькие.

— Ты повнимательней слухай. Мабуть, о трудоднях скажуть.

Мы только что пообедали, и я, изнывая от безделья, с нетерпением дожидался вечера, чтобы встретиться с Валькой. Вчера она сказала, посмеиваясь, что мы, может, поженимся по-настоящему. Я воспринял это как шутку и весело сказал:

— Дай честное слово.

— А ты так верь.

— Так — нет, — возразил я. — Так ты обманешь.

Мусоля пальцы, Серафим Иванович пересчитывал деньги. Сотенные положил в мешочек, проверил, прочно ли он держится на подкладке, тридцатки обернул газетой, обвязал их бечевкой, и тоже сунул за пазуху, мелкие — десятки, пятерки, трешки и рубли — запер в окованный жестью сундучок, после этого дернул несколько раз огромный замок, который мог бы с успехом висеть не на маленьком сундучке, а на амбаре.

— Идти надоть. — Серафим Иванович посверлил меня глазами-льдинками. — Может, компанию составишь? Чего попусту дома-то сидеть.

Я подумал и согласился.

Собрание происходило в колхозном клубе — в длинном строении, которое я принял вначале за самый обыкновенный сарай. Снаружи клуб выглядел неинтересно, чего нельзя было сказать о его внутреннем убранстве. Земляной пол был чисто выметен, стены выбелены, висели портреты в самодельных, но красивых рамках. На дощатой сцене стоял продолговатый стол, накрытый стираным-перестираным кумачом. Позади стола виднелась обыкновенная скамейка, а по бокам стояли стулья, по одному с каждого бока. В глубине сцены белел экран с тремя большими заплатами. В первом ряду, как раз напротив стола, сидела Валька. Я увидел золотистый пучок с небрежно вколотыми шпильками и почувствовал, как заколотилось мое сердце. Золотистый пучок показался мне солнцем среди бритых, стриженых и обросших голов. Чуть в стороне от Вальки расположились Давыдовы и Кондратьевич. Рядом с ним сидел Василий Иванович. «Соперник», — подумал я и усмехнулся. Делопроизводитель что-то рассказывал Кондратьевичу. Дед слушал его, оттопырив ладонью ухо. Пахло овчинными полушубками, телогрейками, навозом, конским потом, парным молоком.

Мы разместились позади всех — в последнем ряду. Заметно похудевший председатель позвенел карандашиком о стоявший перед ним графин, наполненный мутноватой водой, и сказал, упираясь одной рукой в стол:

— Президиум будем выбирать, товарищи колхозники?

— А как же! — подал голос Кондратьевич. — Ты, Егор Егорович, садись, Дарьюшку бери, поскольку она докладать будеть, и представителя.

— Других предложений нет? — спросил председатель.

— Нетути… Нет, — разноголосо ответило собрание.

— Тогда голосуем. Кто «за»?

Все дружно подняли руки.

— Прошу занять места, — сказал Егор Егорович, посмотрев поочередно на Дарью Игнатьевну и на солидного мужчину в полувоенной одежде из темного сукна.

Они поднялись на сцену. Держался этот мужчина уверенно: видимо, в президиумах ему приходилось сидеть часто. Под мышкой у него был портфель — старенький, разбухший.

Кондратьевич поднял руку.

— Чего тебе? — спросил Егор Егорович.

— Не томи, Егор Егорович, — прошамкал старик. — Скажи, зачем к нам представитель пожаловал?

— Скоро узнаешь, — сказал председатель и, глядя в зал, громко оповестил: — Слово для сообщения имеет товарищ Давыдова, член нашего правления.