Что другие думают во мне

Она сидела на моем утесе. Небо было голубое и ясное, ни облачка. Один из тех теплых дней, когда мне нравилось выйти из дома с книгой под мышкой, дойти до моего утеса из белого камня и читать, скрестив ноги, среди тонких деревьев, глядя на две извилистые длинные линии горных цепей, встречающиеся внизу, далеко подо мной.

Но сейчас там сидела спиной ко мне какая-то девочка и смотрела, не шевелясь, на горы напротив. Я медленно подошел к ней через высокую траву, и, когда наступил на одну из маленьких веточек, она хрустнула под моей ногой, и девочка заговорила со мной мягким и уверенным голосом, не потрудившись повернуться.

– Как именно? – спросил я, подумав несколько секунд.

Узкие плечи шевельнулись вверх-вниз.

– Как и всем, – сказала она. – Я тебе расскажу то, что ты не хочешь знать, или раскрою тайну, которую ты хотел бы скрыть от мира, от самого себя. Я всем жизнь порчу.

Она повернула ко мне свое приятное лицо. Рыжеватые, гладкие, длинные волосы до пояса – раньше я такие только на картинках видел. Зеленые ясные глаза медленно изучали меня. Она была одета в светло-голубую тонкую рубашку и белые брюки. Она сидела, обняв колени и поставив босые ступни на край утеса, и теребила в пальцах длинный стебель цветка с оторванным соцветием. Если бы она не наклонила голову, изучая меня, если бы не едва заметное движение спины, я бы подумал, что вижу фарфоровую куклу, нежную и хрупкую.

– Это мой утес, – сказал я. – Я… я тут читаю. Всегда. Я всегда тут читаю.

Она слезла с утеса и села на сырую землю рядом с ним.

– Пожалуйста, – она сделала приглашающий жест рукой, – он весь твой.

Я медленно приблизился, пытаясь интерпретировать ее движения, понять – она правда собирается сидеть там, рядом со мной? Я сел на утес и открыл книгу на загнутой страничке. Я смотрел на слова, но не мог их читать. И вдруг понял, что вокруг нас очень тихо и внутри меня тоже тишина. Я не слышал ее мыслей, не чувствовал сырой земли под ее босыми ступнями, не знал, злится ли она на меня, или равнодушна, или ожидает, что я заговорю с ней. Мне не за что было зацепиться, я мог только действовать на свой страх и риск. Это было самое страшное, что я мог почувствовать. Кто-то новый и невидимый для моих радаров.

– Как тебя зовут? – спросил я наконец.

– Даниэла, – ответила она, не потрудившись взглянуть на меня.

– Хочешь знать, как зовут меня? – спросил я.

– Нет, – сказала она спокойно, – мне это не очень интересно, да это и не важно. Твое имя не скажет мне ничего о тебе самом. Имена – это ярлыки из букв. Они ничего не говорят о самом предмете.

– Не понимаю.

– Видишь вон ту маленькую птичку? Ее называют хохлатый жаворонок. Ты можешь вернуться сегодня домой и сказать, что видел хохлатого жаворонка. Или ты можешь понаблюдать за тем, как она ведет себя, куда летит, что ест, когда прилетает сюда… Дать чему-то имя – не значит понять.

– Тогда почему ты сказала, как тебя зовут?

Она скосила на меня изучающий взгляд:

– Ты же сам спросил.

Мы посидели еще несколько секунд в тишине, она смотрела на долину, а я пытался сосредоточиться на застывших словах на странице у себя перед глазами.

– У тебя нет тайн, – сказала она вдруг.

– Что?

– Я не слышу твоих тайн. Я тебя вообще не слышу, – сказала она с удивлением. – Обычно я знаю очень много о человеке еще до того, как он успеет слово сказать. Люди умудряются наворотить мыслей с три короба, прежде чем скажут хоть одно настоящее предложение.

– Я тебя тоже не слышу, – сказал я.

– А обычно слышишь? – Ее зрачки расширились.

– Эмм… да, – промямлил я. Мы уставились друг на друга.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– А, так теперь это все-таки важ…

– Тсссс! – скомандовала она. – Я хочу увидеть, как твое имя появляется у меня в голове.

Я думал о своем имени. Думал о нем так сильно, как только мог, и пытался понять, говорит ли оно правда обо мне что-то и…

– Я не слышу тебя! – воскликнула Даниэла, вспорхнула со своего места и обняла меня. – Я не слышу тебя, – прошептала она и начала рыдать, – не слышу тебя, не слышу тебя, не слышу тебя…

Я снова затянулся своей воображаемой сигаретой, вновь переживая то чувство опасения пополам с благодарностью, которое испытывал тогда. Когда я сидел со всеми там, за столом, то отчаянно старался выглядеть самым умным, самым безразличным, самым смелым, и тот факт, что я не смог прозондировать их и понять, что́ надо для этого сказать, обезоружил меня. Но в то же самое время мне хотелось обнять их всех и прошептать каждому: «Я не слышу тебя, не слышу тебя, не слышу тебя…»

– Наслаждаешься тишиной? – окликнули меня сзади.

Я повернулся. Из темноты вышел тот самый мужчина, которого я видел с газетой на холме, когда только приехал. Он был в том же сером костюме, ноги в тех же черных ботинках, поблескивавших немного от влажной травы. Тонкая газета была свернута у него под мышкой, обе руки в карманах, большими пальцами наружу.

Под его редкими, тщательно уложенными волосами проявилось круглое лицо с вкрапленными в него карими глазами и тонкой улыбкой под узкими заостренными усами.