Что другие думают во мне

– Ты, кажется, и правда ничего не знаешь, – сказал он наконец, набрал воздуха в грудь и начал рассказывать. Медленно, осторожно, будто взвешивая каждое слово. – Хоть я и просыпаюсь так рано не по своей воле в последние годы, но должен признать, что мне это нравится. Нравится сидеть и смотреть на горизонт, наблюдать, как солнце встает. Это не связано с романтикой рассвета или чем-то таким. Мне просто нравятся события, которые происходят медленно, так, что нельзя ткнуть пальцем в точный момент, когда именно они произошли. В какой-то момент отвлекаешься от своих размышлений, смотришь – а уже утро.

Точно так же не существует одной-единственной песчинки, которая превращает кучку песка в гору, но если будешь их подкладывать по штучке, то в один прекрасный момент, что поделать, перед тобой появится гора. Мне нравится такое, я люблю постепенность – события, которые происходят, а мы это не улавливаем. Реальность течет, а мы привыкли думать скачками. Рассказываем сказки о том моменте, который нас изменил, хотя на самом деле все процессы в нас происходят так же, как рассвет, а тот момент – всего лишь мгновение, когда мы понимаем, что настало утро. Это ведь такое благо, согласен? Мы не осознаем этого в должной мере.

Ты говоришь, что понял только в десять лет. Но ведь это происходило постепенно, фоном. Наступил момент, когда ты осознал, что взволнован вместе с остальными, когда ты хотел того же, чего хотели другие, видел то, что они себе представляют. Потом пришла одна-единственная ясная, прозрачная, сильная мысль, ты увидел ее и понял, что слышишь чужие мысли. Ты утверждаешь: «Это случилось со мной в семь лет, а это в десять, а это в тринадцать», но называешь лишь моменты, когда ты понял, осознал, что настало утро. Однако рассвет разгорался постепенно.

Что до моего поколения, – заключил он, – с нами все случилось гораздо быстрее. У нас тоже были моменты осознания, но наш рассвет разгорался значительно быстрее, слишком, слишком быстро. И многие из нас этого не перенесли, не осознали, потому что все произошло одним махом, за месяц, за три недели.

– Три недели? – спросил я.

– Да, – тихо произнес он, – так и было, мальчик мой. Они сделали это с нами. Ты не знал?

Мои руки похолодели.

– Я не понимаю, – ответил я, но, по сути, все уже понял.

– Не знаю, сколько нас было, – сказал Иври, – несколько десятков, думаю, – по крайней мере в моей группе. Я частично помню наши разговоры, когда мы знакомились по дороге, в автобусе. Среди нас было много солдат, юношей и девушек. Несколько молодых людей, которым только предстоял призыв в армию, секретничали между собой, а еще были взрослые, которые проходили сверхсрочную службу, так вот они тихо сидели в стороне, не вмешивались. Мы считались лучшими из лучших в разных областях. Среди нас были гении математики, выдающиеся спортсмены, несколько человек, прошедших какие-то испытания с хорошим результатом. А были и те, кого специально, чуть ли не пинцетом отобрали, потому что кто-то обратил внимание на их особые качества: способность концентрироваться, амбиции, желание победить, цельность характера или что-нибудь другое. А может, это никак не было связано с нашими достижениями, просто какой-то определенный показатель в нашем анализе крови зажег где-то зеленую лампочку, и нас выбрали.

У меня перед глазами возникли фотографии из домашнего альбома. Мама в тренировочных штанах держит кубок на каком-то подиуме; мама сидит за столом для пикника с другими юношами и девушками, улыбающимися, красивыми, осанистыми; мама, сидящая в углу комнаты за шахматной доской, свет косо падает на нее. Не по этим ли счастливым временам она тоскует, каждый раз думал я, глядя на фотографии.

– Нас отвезли в неизвестное нам место. Какая-то база на отшибе. Даже пересадили в другой автобус, с глухими окнами, закрашенными снаружи. Когда мы приехали, была уже ночь. Все вышли из автобуса, и нас разместили в каком-то бараке, из которого сделали некое подобие аудитории. Мы сидели и ждали почти час, пока не вошел маленький тип с остренькой бородкой. Он говорил тихо, его акцент я не мог определить. Он называл нас «бойцами на передовой» и «первопроходцами», всякими такими словами. До сих пор мы думали, что едем на какой-то специальный курс, но тогда мы поняли, что на нас будут ставить опыты, хотя можно отказаться и вернуться домой. Но на самом деле это была лишь иллюзия выбора: очевидно, что от нас ожидали согласия.