Что может быть лучше? (сборник)

Одни горнисты,
трубы свои извлекая из
чехлов, как заядлые онанисты,
драят их сутками так, что вдруг
те исторгают звук (2:85).

Образ семяизвержения, как и следует – родной, вовремя изливается на поэтические образы.

Рядовые в кустах на сухих местах
предаются друг с другом постыдной страсти (2:85).

Бесстрастность – вот что постыдно. А любая страсть – прекрасна.

Однако фраза «постыдной страсти» так хихикающе использована, что я не собираюсь «учить учёного».

И теперь у меня – мандраж.
Не пойму от чего: от стыда ль, от страха ль?
От нехватки дам?.. (2:86)

Проклятая нехватка, но бунта нет, лишь констатация да анализ. На то Бродский и поэт, а не революционер.

А вот и расширение сексуального лексикона, и наделение новых терминов «охранной грамотой» поэзии:

…мошонка
…от пейс до гениталий (2:90).

…она, пристёгивая чулок,
глядит в потолок (2:93).

А отстёгивая чулок, глядела бы в кровать.

Но всё чулки, максимум – лифчик и никак до трусиков не добраться.

Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ (2:97).

В чём же было бесчестие психоанализа, известного своей пансексуальностью? В том, что даже тесные объятия были асексуальны?

Я сделал ей намеренно ребёнка.
Я думал, что останется она.
Хоть это – психология подонка (2:107).

Подонством это принято считать в ранней юности, хотя это вполне традиционный метод привязывания сопротивляющейся женщины и, пожалуй, самый благородный из имеющихся способов принуждения. Это уж всяко лучше, чем шантажировать, угрожать, бить ипр.

«А он отвык от женщины?» «Отвык.
В нём нет телодвижений характерных
для этого… ну как его… ах ты!..» (2:110)

Красной нитью сквозит проблема нехватки женщины. Или женщин. Сколько небось баб теперь живёт с искусанными локтями, которые когда-то не дали Бродскому или дали мало.

А вот ещё одно пополнение поэтически-матерного словаря Бродского:

Кончай пороть херню (2:118).

Далее превратно понятая геометрия:

Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то, чтобы здесь Лобачевского твёрдо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы (2:161,162).

Принимая сие за чистую монету, можно подумать, что на раздвинутых ногах своей первой любовницы новизна женщины для Бродского завершалась. Всё свелось к трюизму: «у всех баб пизда одинаковая». Здесь поэтическая гениальность выдала жизненную ограниченность полового мышления: там, где перспектива только начинает открываться, Бродскому виделся её конец.

…перепачканной трубой,
превосходящей мужеский капризнак (2:164) —

«капризнак» – неологизм, намекающий, что мужская труба капризна, то есть не всегда встаёт или капризно быстро кончает?

Дрочил таблицы Брайдиса… (2:171)

Характерные для времяпровождения учёбы занятия дрочкой.

Поэтически узаконенный онанизм. Ему в стихах уделяется самое большое внимание из всех возможных сексуальных проявлений. Ниже примеров будет предостаточно.

А так мы выражали свой восторг:
«Берёшь всё это в руки, маешь вещь!»
и «Эти ноги на мои бы плечи!» (2:175)

Фольклор становится поэтическим воплощением желания, которое высказывается здесь наиболее откровенно. С помощью фольклора Бродскому удаётся избежать иносказаний и экивоков, и он точно цитирует свою мечту. Общемужскую мечту.

Лишь помню, как в полуночную пору,
когда ворвался муж, я – сумасброд —
подобно удирающему вору,
с балкона на асфальт по светофору
сползал по-рачьи, задом наперёд (2:184).

Сумасброд – это слишком легко. Тут, видно, страх обуял. Или в чём состояло сумасбродство? Уж конечно, не в том, что молодой мужчина имеет любовницей замужнюю женщину. Быть может, Бродский имел в виду, что не следовало удирать, а… Но не буду заниматься домыслами.