Что мы пожираем

– Но что, если Карлоу права? Что мы тогда будем делать?

– Ничего не изменится, просто численность населения станет немного меньше.

Она достала с полки старый набор весов и провела пальцами по крышке.

– Всегда есть люди, которые приносят слишком мало пользы. От таких можно избавиться без зазрения совести.

У меня по спине пробежал холодок.

– Конечно, – сказала я, опасаясь, что я слишком на нее надавила. – Какие тесты мне нужно пройти, ваше превосходительство?

– О, – вздохнула суверен. – Когда я была в твоем возрасте, люди всегда спрашивали меня, почему я что-то сделала, и им очень не нравилось, когда я отвечала «потому что хотела». Мои желания никогда не были правильными. А потом я поняла, что мне всего-навсего нужно брать то, что я хочу. Я не перед кем не должна отчитываться. Я прочитала твой контракт с моим сыном. Ты ничего из этого не выиграешь.

Забота о ком-то другом была ей так чужда. Это совсем меня не удивило.

– До недавнего времени возможность принесения нематериальных жертв никогда по-настоящему не принималась и не рассматривалась. Когда я училась, воспоминания были неприкосновенны. Были известны только физические жертвы, только таким жертвоприношениям обучали и только они были разрешены, – она взяла мои руки в свои и провела большими пальцами по тыльной стороне моей ладони. Так могли бы прикасаться друг к другу любовники – только вот я ее ненавижу. – Я испытала искушение в тот момент, когда поняла, что можно уничтожать воспоминания и создавать на их месте новые. То, что Алистер сделал в Хиле, открыло мне глаза. Сколько возможностей… больше, чем я думала. Я подумывала оставить Беатрис в живых. Она была лучшим бойцом в Цинлире, и я могла бы уничтожить ее верность моему мужу и создать для нее совершенно новую жизнь, в которой она была бы верна мне.

Мой грехоосененный зарычал. Я слышала о суверене много ужасных вещей, но все же никогда не слышала, чтобы она разрушала воспоминания и создавала новые. Уничтожение наследником воли тех людей в Хиле было первым настолько вопиющим случаем принесения нефизической жертвы публично.

– Ты когда-нибудь меняла чьи-то воспоминания и волю? – спросила она. – Хотелось ли тебе чего-то так сильно, что у тебя появлялось искушение это сделать?

Я слишком хорошо знала, каково это – чего-то хотеть. Я росла в голоде, но только еды мне всегда было мало. Мои творцы вечно рычали от желания: они постоянно чего-то хотели, чего угодно, большего. Мои родители тоже чего-то хотели. Моя мама хотела жить. Я хотела жить.

Я так редко позволяла себе это делать, но я это делала. Я меняла воспоминания целителей, чтобы они не помнили, как я крала припасы, чтобы спасти маму или охранников, чтобы они не знали, что за ребенок их ограбил. Человека создавали воспоминания. Так есть ли разница в изменении воспоминаний и изменении чьей-то воли?

– Нет, – солгала я, – но я много об этом думала. Я не думала, что у меня получится. Впервые я сделала это с теми солдатами. Я запаниковала.

– Ты меня разочаровываешь, – сказала Корона, отстраняясь. – Чего ты хочешь, Лорена Адлер?

– Я хочу, чтобы Уилл Чейз был жив, – сказала я. – Я хочу, чтобы Лощину оставили в покое.

– Я тебе не верю, – она вздохнула, и весы рассыпалась на мелкие кусочки. Через мгновение в ее раскрытой руке появился нож. – Чего ты хочешь?

Я заставила себя вздрогнуть, но это было хорошо. Ее контракты – как с ее благотворцем, так и с грехотворцем – исполнялись дольше моих.

– Я хочу домой. Я хочу забыть о вас, вашем сыне и вашем прогнившем городе. Я никогда больше не хочу пересекаться с вами.

Она прижала лезвие к тыльной стороне моей ладони. Я зашипела.

– Я хочу вырвать этот проклятый город с этой горы. Я хочу, чтобы весь ваш суд утонул в водах, в которых я родилась. Я хочу ломать вас, как вы ломаете нас до тех пор, пока даже историки не смогут вспомнить ваши имена, потому что я знаю, каково это – выживать, а вы, несмотря на все ваши разговоры, не продержитесь в собственном городе и недели.

– Наконец-то, – ухмыльнулась Корона. – Честность. Ты так часто лжешь, что я боялась, что никогда не услышу от тебя правду.

– Вы не так страшны, как считаете, – сказала я, глядя на свою кровь, струящуюся вокруг лезвия.

– Тебе удалось уничтожить какую-то частицу Двери? – спросила она.

Я подскочила от смены вопросов, и лезвие погрузилось глубже.

– Нет, – солгала я.

Она вонзила нож мне в руку.

«Боль».

Мой грехотворец отнял у меня способность чувствовать боль, и я вздохнула.

«Нож».

Лезвие в руке суверена медленно исчезало, пока от него не осталось ничего, кроме раны под ее кулаком. Она отшатнулась.

Мы долго сидели в тишине. Наши творцы работали между нами. С моей раны не просочилось ни капли крови. Ее грехотворец едва заметно парил у моей кожи.