Что-нибудь такое

Никто никогда не слышал, чтобы они, мама и дочь, такие разные, как скрипка и банджо, ругались.

И только через много лет, уже в другом городе, я узнала, что Ольга Наумовна забрала у Галки ее дочку, родившуюся неожиданно и неизвестно от кого, и растила сама.

Это случилось после того, как Галка насмешливо накормила грудную дочь рыбными консервами в томате. То есть кормила она серьезно, у нее своя теория была на этот счет, поперечная какая-то, как и все, что она говорила и делала. Но мы все равно мечтали с ней дружить, а она все не спешила.

Так и не сбылось ни у кого.

Кто-то мне написал потом, что она уехала в Иркутск, когда Союз распался, почему-то это запомнилось. Про Иркутск. А когда Солженицын вернулся в Россию и поехал по земле Русской, с народом общаться и спрашивать, как нам обустроить Россию, заехал в этот сибирский город тоже. Про это фильм сняли и показали по телевизору.

Смотрю я фильм – и вдруг из толпы, с которой Солженицын разговаривает, слышится знакомый насмешливый голос из детства. Я его запомнила очень хорошо, потому что все незавершенные мечты не забываются вместе с голосами.

Галка! Галка Уткина стояла такая же, в шубе, и что-то поперечное спрашивала у великого писателя. Это точно была она. Мало изменилась. Пацанского вида девчонки почти не меняются.

Я не слышала, что именно она спросила, чем срезала возвращенца, но мне показалось, что писатель смутился и захотел обратно в свой Вермонт.

Я его поняла как никто другой.

Бетховен

В парикмахерскую вошел мужчина, похожий на стриптизера.

На голове у него была кичка, а вокруг развевались волосы, длинные и волнистые. Загорелое лицо его было неподвижно, глаза не моргали.

Он сел в кресло и сказал:

– Все везде уберите, а внизу оставьте, как у Бетховена.

Парикмахер, похожая на учительницу первого класса, беспомощно посмотрела на напарницу. И та пришла ей на помощь.

– Так Бетховен же глухой был! – сказала она с вызовом.

– Зато я не глухой, – очень тихо изрек стриптизер. – Поэтому прошу не разговаривать со мной во время стрижки. Я этого не люблю. Окей?

– Акей, – тихо ответила парикмахер, но тут же заговорила: – Вы так загорели хорошо и красиво. Это где?

Парень в изнеможении прикрыл глаза.

– Неужели у нас? Холод-то какой, ветрюга сегодня жуткая, меня чуть не снесло. Где это видано, чтобы в Питере такие ветра были? Уже два года такие!

Парень молчал с закрытыми глазами, только икроножная мышца у него чуть подергивалась.

– Да, – продолжает парикмахер, – как климат изменился… Минутку, не дергайтесь, я вам подшерсток подбрею.

– Я никогда не дергаюсь, – с закрытыми глазами произнес стриптизер.

– Точно, я это заметила, вы как неживой… Я вам и щеточкой по лицу провожу, и подбриваю, а кожа ваша вообще не меняется, не розовеет даже. Загар такой красивый… Где это?

– В Сочи, – процедил парень.

– Кстати… в Сочи или в Сочах? – спросила парикмахер.

Икроножная мышца его еще сильнее задергалась, но лицо он держал. И паузу тоже. Через минут семь ответил:

– Можно и так и так. Сочи и в Сочах.

– Я тоже так думаю, – оживилась парикмахер. – Вот я живу на проспекте Большевиков. Так мы говорим – на Большевиках. Значит, можно и в Сочах, раз на Большевиках.

Стриптизер помолчал, открыл глаза и сказал:

– Лучше в Сочах…

– А мне на Большевиках нравится, – весело сказала парикмахер. – Я на них всю жизнь, а в Сочах бы не смогла жить, на меня там мужчины смотрят. Пристают. А на Большевиках спокойно.

Мужчина хохотнул, и мы все убедились, что он живой. А не кукла Кен, с ровным загаром и одновременно очень похожий на мужа Наташи Королевой.

В общем, Бетховен.

Вишневое варенье

Больше всех я любила бабушку Риву. Даже больше своих родителей. Может быть, потому, что она очень любила меня. Подозреваю, что это как-то взаимосвязано.

В тридцать шесть лет бабушка потеряла мужа и больше не вышла замуж. Хотя была голубоглазой и очень женственной. Но такого, как дед, встретить по определению было невозможно. На фото – высокий красавец с библейским лицом по имени Израиль. Такого больше не было, а не такой – зачем он бабушке был нужен?

Я любила приезжать в ташкентский дворик, есть вишневое варенье без косточек, играть в палисаднике, гладить соседскую собаку и ждать прихода разгоряченной от жары бабушки с Алайского базара. Бабушка всегда любовалась мной и называла мадонной. Тогда я еще не знала этого слова, но всегда радовалась, потому что понимала, что меня хвалят, а значит, любят.

Когда через много лет с бабушкой случился инсульт, ее вытащила с того света участковый таллинский врач, молчаливая, старательная эстонка Хильда. Она приходила каждый день, и постепенно у бабушки появилась речь, пусть уже и не такая, как раньше… Потом зашевелились ноги и руки. Потом она стала шаркать по дому, а в основном сидела на своем диване, махала ножкой и не сводила с меня глаз, мы жили в одной комнате. И опять, как и в детстве, повторяла только одно слово – «мадонна»…