Что-нибудь такое

Я ускорила шаг, чтобы быстрее попасть в тепло квартиры. Но услышала звуки расстроенного пианино. Обернулась и увидела, как подняв воротник курточки и натянув вязаную шапку почти до глаз, бомж Валера сидит на разорванном стуле и тюкает пальцами по клавишам раздолбанного синтезатора. Кажется, одни клавиши от него и остались.

– Что вам сыграть? – спросил Валера. – Я, правда, только в детстве играл… Уже мало что помню…

– А что играли – помните?

– Да… Гаммы играл… Минор помню… Мажор… Диез… Бекар… Фугу Баха играл… Сонаты какие-то… Но больше всего любил, сам выучил, «Весну» Грига…

– Да что вы говорите! – радостно удивилась я. – «Весну» Грига и я больше всего любила… Надо же.

Валера улыбнулся.

– Да-а-а… «Весна» Грига… В голове до сих пор звучит. А не сыграть уже, – расстроился Валера. – Только в голове. А вы смогли бы сейчас наиграть немного? На клавишах этих… А?

– На этих нет. Они сломаны и расстроены. И такой холодный ветер… Домой пойду, простите, Валера.

– Идите, а то простудитесь. Никак весна не прорвется, но прорвется.

Рыба к пиву

Отправляла на почте книги.

Их было много, поэтому мужичок, который стоял за мной, все время вздыхал и говорил:

– Ну что ты будешь делать, зачем столько книг людям…

И матерился одним и тем же словом.

Я спросила:

– Куда вы спешите, не спешите. Сегодня суббота… Снег идет…

– Как не спешить, сын рыбу ждет… – сказал мужик.

Я повернулась и увидела в его руках скомканный черный пластиковый пакет, там и была рыба.

– Сын рыбу ждет? – переспросила я. – А что за рыба и зачем она ему?

– Сын рыбу ждет, к пиву, только освободился! – с некоторым вызовом ответил мужик.

И я его пропустила.

Сын, который освободился и ждет рыбу к пиву от отца из другого конца страны, это сюжет гораздо сильнее всех моих сюжетов вместе взятых.

Смотри, как все красиво

В детстве я была в Артеке и проплакала там все тридцать дней.

Как можно плакать в Артеке, где так красиво, такие корпуса и море, и горы… И поход на Аю-Даг. И Адалары салют отдают. И все дети Союза мечтают там побывать, а везет только некоторым.

Я возненавидела все это сразу. Я сидела около столовой на траве, смотрела красными от слез глазами на море и готова была уйти по воде к себе в Самарканд, где наша веранда, мама с папой, собака Гранка и друзья во дворе. Каждый день начальник лагеря проходил мимо меня и задавал один и тот же вопрос:

– Ну что, девочка, ты все ревешь? Ну что мне с тобой делать? Ну скажи, что тебе у нас не нравится? Смотри, все веселые. Смотри, как у нас все красиво…

Он был хороший, этот начальник лагеря, но я не могла ему объяснить, почему мне так тошно там. Почему воротит от этих вечных подготовок к каким-то конкурсам строя и песни, на лучшую речевку, на лучшее исполнения танца «Чайка», потому что Крым же и чайки там…

И подготовка то к открытию лагеря, то к его закрытию, и песни учить, и четверостишия… И только один мальчик, Вася Пушкарев, мне запомнился светлым пятном. Это он тащил меня за руку при восхождении на Аю-Даг, потому что сил уже не было и пить хотелось от жары страшно.

Все давно уже покорили вершину и чувствовали себя настоящими пионерами, а Вася все тащил и тащил меня, отстав от отряда на несколько километров и не бросая меня. А я не понимала, зачем мне так мучиться и покорять чего-то. Вася, я помню тебя.

Теперь я смогла бы, наверное, ответить симпатичному начальнику лагеря, почему я все время ревела в таком раю. Там постоянно надо было с кем-то соревноваться и что-то выигрывать, тренироваться и побеждать. И покорять вершины. А у меня до сих пор не появилось желание чего-то и кого-то покорять, а главное – куда-то переться для этого. С кем-то соревноваться и выигрывать. Чего-то добиваться. Ходить строем и говорить хором. И кого-то побеждать за столько лет мне так и не захотелось.

Уже не болит

Каждый раз, когда я собираюсь умирать, я не думаю о закатах и рассветах, не проносится перед глазами «вся ее жизнь», не оставляю детям предсмертным почерком записку: «Дети, я любила вас!».

Не смотрю глазами Болконского на небо и деревья, не съедаю на прощанье три сардельки «Папа может» с горчицей, а тут же, еле живая, иду перемывать остатки посуды в раковине, протираю до блеска чайник, плиту, мою унитаз, пылесос вдавливаю слабыми руками в ковер и достаю лучшее полотенце, если врач сдуру захочет руки помыть. Зайдет в ванную – а тут о-го-го.

Вот и сегодня.

Ночью решила, что пришел и мой ковидный черед. Не буду пугать, но было плохо. Утром первым делом, после бессонной мучительной ночи, достала краску для волос, давно купленную, но было лень и ни к чему. Вытащила одну ночнушку эротическую, которая так и пролежала с биркой за ненадобностью. И вот пришел ее час! Я знала! Я верила!

Смыла краску с волос, пошла под горячий душ, долго задумчиво мылась, пытаясь вспомнить, зачем я это делаю. Вышла, сменила постель, подправила пинцетом брови, убрала за Мусей и насыпала ей много корма и поставила несколько чашек с водой. Мало ли…

Облачилась в розовый с черным кружевом комплект и приготовилась звонить в скорую.