Что осталось от меня — твое

Все эти годы я жила, даже не догадываясь, что существует термин, описывающий меня — ту, кем я была, и даже ту, кем являюсь по сей день. Впервые термин попался мне в одном из учебников по юриспруденции. Тогда, сидя в университетской библиотеке Тодая с книгой в руках, я и не подозревала, что читаю о самой себе. «Исключенная сторона» — вот кто я такая. Во время расследования преступления семью жертвы могут неоднократно допрашивать полицейские, следователи и прокуратура, собирающие материал для передачи дела в суд. На момент смерти моей мамы действовало правило: после окончания всех допросов близкие жертвы и их потомки должны быть «забыты», чтобы таким образом защитить вторую сторону — подсудимых. Семьям не сообщали ни о том, когда состоится судебное заседание, ни о том, какой вынесен приговор. И, конечно, им ничего не известно о дате освобождения подсудимого, отбывшего свой срок. Мой дедушка и все остальные, оказавшиеся в подобной ситуации, обязаны были похоронить своих мертвецов[38], продолжать жить прежней жизнью, в полном неведении, что произошло с людьми, причинившими им вред.

В наши дни люди, потерявшие своих близких, по-прежнему именуются «исключенной стороной», однако теперь у них больше прав. Например, они имеют право присутствовать на процессе и даже могут нанять адвоката — такого, вроде меня, — который будет отстаивать их интересы в суде и влиять на вынесение окончательного приговора. Эта последняя привилегия крайне важна для потерпевшей стороны.

В районе Тиёда[39], где многоэтажные офисные центры и зеркальные небоскребы окружают императорский парк и дворец, который кажется маленьким и скромным на их фоне, расположено здание прокуратуры. Внизу, в цокольном этаже, вдали от солнечного света, находится помещение, заполненное столами и стульями. В течение трех лет после вынесения приговора близкие жертвы имеют доступ к материалам расследования, судебным постановлениям и окончательным решениям суда. Мне и самой доводилось бывать в такой комнате — просматривать некоторые дела во время обучения в Верховном суде.

Однако, стоя в коридоре полицейского участка в Синагаве, я понимала, что мне никогда не получить доступ к делу, касающемуся меня лично. Для тех из нас, чьи близкие погибли много лет назад, старые дела не открывают ни при каких условиях. Все, что я хотела знать, — кто этот человек, Каитаро Накамура, кем он был для моей мамы, как именно она умерла, — так и останется недосягаемым для меня, и ни мои страдания, с которыми придется жить, никакие судебные апелляции не помогут получить доступ к этой информации.

Я — исключенная сторона. А сегодня я осознала, что меня исключили дважды: в первый раз — закон, который отсекает близких жертвы от событий прошлого, и во второй — мой собственный дед, который просто-напросто попытался вычеркнуть из моей жизни само событие.

Я дрожала всем телом. Адреналин, до сих пор гнавший меня вперед, заставлявший спорить с дежурным офицером и добиваться ответов, иссяк, оставив на коже липкую пленку холодного пота.

Я устала от историй, мне требовались только факты, ясные и неопровержимые… Я хотела подойти к жизни матери так близко; насколько это возможно, и стать свидетелем тех событий, которые привели к ее смерти.

Глядя на мерцающие за окном ночное огни, я знала — в этом городе существует один-единственный человек, у которого все еще есть доступ к делу. Нет, я не могу обратиться ни в прокуратуру, ни в полицию, ни к моему дедушке. Если я действительно хочу знать, чем жила и как умерла моя мама, мне следует связаться с последним человеком, которого я хотела бы видеть, — с той женщиной, которая защищала ее убийцу: Юриэ Кагашимой, адвокатом.

ЗАЩИТА

Утро выдалось необычайно ясным. Бушевавший накануне ветер стих, воздух был прозрачным, как стекло, и насквозь пронизанным яркими солнечными лучами. В деловой части города восход отражался желтовато-красными отблесками в зеркальных стенах небоскребов, над асфальтом плыла теплая белая дымка. Когда солнце поднялось над горизонтом, широкие проспекты и надземные скоростные магистрали ожили, наполнившись гулом движения. Однако офис, который я искала, находился в глубине квартала, где здания так плотно теснятся друг к другу, что между ними остаются лишь узенькие проходы, а над головой у пешеходов тянутся густые линии телефонных проводов. Двигаясь по теневой стороне улицы, я остановилась перед зданием, облицованным светло-серой плиткой, вошла внутрь и поднялась в лифте на третий этаж. Девушка-секретарь провела меня из приемной в комнату для переговоров. В центре стоял круглый стол, в углу — книжный шкаф из светлого дерева, а на окне на узком подоконнике красовалась икебана из стрелиции[40].

— Госпожа Кагашима сейчас подойдет, — сказала девушка, ставя передо мной на стол пластиковую бутылку с лимонным чаем.

Я взяла бутылку в руки. Пластик был теплым на ощупь, это подействовало на меня расслабляюще. Я сделала несколько глотков, желая успокоиться и сосредоточиться на предстоящем разговоре.