Что осталось от меня — твое

Женщина одета в легкий джемпер поверх хлопчатого платья, высокий воротник плотно облегает шею. Она смеется, глядя на пару рядом с ней — маленькую девочку в красных шортах и белой футболке, которая болтает в воздухе ногами и показывает язык мужчине, подкидывающему ее вверх на вытянутых руках. Мужчина тоже смеется, глядя на девочку. Снимок сделан против света на фоне клонящегося к закату солнца, так что лицо мужчины трудно рассмотреть, видно лишь, что он улыбается. Но если вы поднесете фотографию поближе к глазам и хорошенько присмотритесь, то заметите, что девочка и мужчина смотрят друг на друга и оба счастливы.

Поднявшись, я сделала пару шагов по комнате и остановилась возле кровати, в которую укладывалась каждую ночь, все одинокие ночи моего детства, когда некому было закутать меня в одеяло. Разжав пальцы, я выпустила снимок. Он мягко спланировал и упал на покрывало.

Вероятно, изначально папка с документами была светло-бежевого цвета, но со временем сделалась грязно-серой, к тому же многие из тех, кому доводилось держать ее в руках, оставили на обложке следы от перепачканных чернилами пальцев. Внутри были подшиты отчеты экспертов, протоколы допросов и свидетельские показания. Данные аккуратно напечатаны на официальных бланках, но попадались и странички, вырванные из блокнота, и листы линованной бумаги, исписанные от руки, иногда явно наспех. Документы по мере чтения словно бы приходили в движение, а описанные в них разрозненные факты складывались в единую картину. Постепенно у меня начало вырисовываться представление о мужчине, которого любила мама. А она должна была его любить, в этом я не сомневалась, потому что мама не покинула бы меня ради чего-то меньшего, чем любовь.

Человек, задержанный полицией, может находиться под арестом до двадцати трех дней без предъявления обвинения и допуска к нему адвоката. И все это время государство решает, следует ли кормить его досыта, позволять мыться и спать необходимое количество часов. Допросы могут длиться до бесконечности, следователи, сменяя друг друга, будут задавать и задавать вопросы. Также допустимо небольшое насилие — например, пощечина. Если же допрашивающий перейдет к настоящим побоям, это уже считается незаконным.

Из рабочих записок Юриэ Кагашимы я узнала, каково было отношение следователей к задержанному: Каитаро Накамуру считали чудовищем и убийцей. Его молчание расценивали как открытый вызов властям, а отказ подписать признание сочли полнейшим отсутствием раскаяния. Я могла их понять и даже готова была разделить мнение следователей: если Каитаро Накамура действительно убил мою маму, он не заслуживал пощады.

Задача прокурора — «докопаться до истины и раскрыть преступление. Зачастую к этому результату приходят, добиваясь от подозреваемого полного признания вины. Как только такое признание подписано, оно обретает силу юридически доказанного факта — самый надежный способ быстро передать дело в суд и закрыть его. Передо мной лежало несколько версий признания, составленных полицейскими детективами, и одно, окончательное — генеральным прокурором. Каитаро Накамура долго отказывался подписывать документ, но в конце концов все же подписал. В тот вечер, сидя у себя в комнате и читая материалы дела, я не могла представить причину, по которой он сделал это.

Возле меня на полу лежали видеокассеты с записью допросов Накамуры. Прокурор не обязан делиться записями с адвокатом, но раз кассеты все же оказались у Юриэ Кагашимы, он, по-видимому, посчитал их достаточно надежным доказательством вины подозреваемого и передал стороне защиты. Именно поэтому меня особенно заинтересовали три кассеты, отмеченные красным маркером, — что такого важного увидела на них Юриэ?

Когда следствие близилось к завершению, прокурор сам проводил допросы Каитаро. Первый допрос состоялся 12 апреля 1994 года — такая дата стояла на кассете, помеченной красной галочкой.

Вставив кассету в видеомагнитофон, я поднялась, чтобы выключить бра над кроватью. Усевшись обратно перед экраном телевизора, я оказалась в пятне света, а позади меня висела непроглядная тьма.

Сначала на экране появилась черно-белая рябь, затем изображение стабилизировалось и стало четким. Он сидел на стуле и смотрел куда-то вбок, мимо камеры, словно не желая признавать само ее присутствие. Руки сложены под столом на коленях, волосы длинные и давно немытые. Щеки заросли щетиной, но даже через нее я видела большой синяк на подбородке, а на скуле — длинную фиолетовую царапину, довольно глубокую. Похоже, она появилась еще до заключения, потому что края раны затянулись и покрылись коркой. И все же под этой оболочкой усталого, разбитого жизнью человека проступал тот, кем он был раньше: молодой, полный сил мужчина. Тот мужчина, которого знала и любила моя мама.

Первый вопрос прокурора я не расслышала — его заглушил мой собственный удивленный вздох, когда Каитаро внезапно поднял голову и, взглянув прямо в камеру, широко улыбнулся:

— Я люблю мою работу. И хорошо умею делать ее.

— Отвечайте на вопрос, господин Накамура.

— В двух словах на него не ответишь.