Что посмеешь, то и пожнёшь

– С дуплом уже дубок?

– Совсе-ем гнилой. Думал, толстой моей шее вовек избою не будет. Ан нет. На душе неблаго… Да какой дрыгалке я такой нужен? Брось Глебку на дороге – никто не подымет. Пожалуй, пускай молодое к молодому клонится. А мне постарше к какой примериваться… Бегает на заводе одна жиганка, с интересом глазками постреливает. Тося, приданое – тридцать годков. Губастенькая, фигурка веселенькая… развод хороший… Поступила вот в институт на заочное. Всё на пятерки ссыпала, да, – прицокнул языком, – пальчики крашеные. Эту пейзаночку в навоз не сунешь… Мне надо искать бабищу самую затюканную. Чтоб знала, где сарай, как выгребать из-под кабана… Чтоб знала, где лопата, где половая тряпка, где огород. А то мать, видать, и простыла, когда чеснок под зиму сажала. Три грядки посадила… А холодно… Вот и получи́те воспаление! А то в весну… Приезжаю из Лисок… С курсов… Каждый год езжу, подтверждаю, на что способен. Приезжаю, а она плачет: руки болят. Все четырнадцать дней выливала из погреба воду! Легко? Всё в погребе метра на полтора поднято над бетонным полом. А ну вылей в день двадцать вёдер! Да не забывай, ей за семь десятков! Не-е… Надо срочно поджаниться! Бабец мне помогай, а мамунька пускай посиживает. Такое разделение труда узаконить бы в доме…

Он надолго замолкает.

Стоит на коленях перед печкой, не дует; сторонне смотрит куда-то сквозь выбивавшийся из-под чугуна дым. Лицо беззащитное, мечтательно-тихое.

Думает что-то своё, сокровенное.

– Эха, жизнь, жизнь… – роняет глухо. – Дыр много, а выскочить некуда… Найти б только мою Марусинку… Мою Половинишку… В частых снах вижу. Даже сегодня видел… Первая любовь, она и есть первая. А всё остальные – это всё остальные. За Марусинкой было б и мне благо, и матери. Не жгла б ржа ни её, ни меня, что подло поступил с девчонкой. По молодой глупости чего не утворишь?.. Чужому глазу она, конечно, уже под годами… Мне б она никогда не старилась. Мне б она была всегда молодой… картиночкой…

Глеб писал ей из армии.

Но однажды его письмо вернулось с почтальоновой припиской: «Не вручено по причине выбытия адресата».

Куда уехала? Почему бросила писать? Отыщи маковку в копне…

Невидяще смотрит Глеб на витой столбок дыма.

– Дрянь дельцо, – вздыхает, пристально глядя в окно. – Погода тихая. Совсем нет тяги, нет давления. Весь дым сюда… И за окном снежинки как-то беспризорно болтаются…

Его глаза цепляются за будильник на полочке над умывальником.

Он сражён.

– Уже четыре! А мне в первую! Зверью сваришь утром сам. Доверяю! А теперь спатоньки! Хватит митрофанить.[256]

Радикулит не даёт ему разогнуться.

Не подымаясь с колен, поскрипывая зубами, он поворачивается к маминой койке, стояла рядом с печкой, и, не раздеваясь, вальнулся на одеяло.

Немного помолчав, он с извинениями требует вернуть деньги.

Я вежливо показываю ему его расписку.

– Расписку я разрешаю оставить себе, а бабульки, – долбит он указательным пальцем в ладонь, – на бочку!

Я возвращаю ему три рубля с копейками.

– А ты скорохват! – шепчет Глеб разгромленно. – Умкнуть шестьсот восемьдесят рубчонков за визит к больной матери… Не спорю, твоё посещение почётно. Но зачем же так бессовестно грабить? И чего ты сунул мне трёху?

– Видишь ли… Именно столько стоит входной билет в рай.

– А сколько, – любопытничает он, – стоит отдельный номер в раю? Не из крохоборов я, как некоторые… Жалаю взять отдельный, со всеми удобствами, с царским шиком. Как московская кооперативная фатера.

– Опоздал… Свободные со всеми удобствами расхватаны ещё при Горохе. Остались одни входные контромарки. Но знаешь, по букве бэ, по блату, могу удружить отдельный котёл с автоматически регулируемым самоподогревом.

– Спасибо. Что-то не манит… Если я в ад и пойду, так только оператором-истопником. Удружишь?

Глава тринадцатая

Каково сделается, таково и износится.

Всяк сам себе и друг и ворог.

1

От угла дома устало отлепилась маленькая чёрная фигурка и несмело потащилась по грязи к Кате навстречу.

Катя остановилась.

Сжимая глаза, судорожно стала всматриваться в фигурку и никак не могла понять, кто это.

Букет?

Не может быть. Не такой он смельчуга…

Букет без звонка не нагрянет. Букет во всём чтит, стережёт обстоятельность. Этот с бухты-барахты не прорисуется.

Тогда кому ещё её поджидать?

А между тем фигурка медленно надвигалась, всё слышней было, как протяжно чавкала под ногами глубокая вязкая непролазь.

Катя была порядочная трусишка. Панически боялась темноты, теряла в темноте всю себя.

К свету!

Скорей к повороту!

Там за книжным магазином горит фонарь! Бежать!

Полохливая Катя попятилась.

Фигурка слабо засмеялась.

Знакомый утомлённый голос позвал её:

– Ка-ать…

Дрогнула Катя.

Без письма, без звонка… Это что-то не так.

– Ваня… Ну ты совсем выпал из ума, – тихо зажаловалась с лёгким укором. – В смерть, окаянушка, выпугал!

– Чудно́, ёксель-моксель-фокс-Бомбей!.. Я за ней приехал. А она от меня бечь…

– Ка-ак – за мной? – насторожилась, подобралась она вся.