Что посмеешь, то и пожнёшь

И теперь бабу Настю донельзя допекало услышать, как говорит Иван, и она наладилась тихонько ссаживать косынку с одного уха (по обычаю, старуха спала в косынке).

Косынка подавалась, уходила под рукой назад, за ухо. Как только старуха переставала придерживать, косынка снова наползала на ухо.

Наконец, сбитая гармошкой косынка больше не накатывалась.

Бабка вздохнула с лёгкой, счастливой судорогой.

– Бабуль! А ты чего надставила локатор? – подломленно спросил Иван.

Их взгляды столкнулись в зеркале.

Старухе казалось, её манёвра никто не заметил, но, застигнутая врасплох, конфузливо разлилась в улыбке, с чистосердечным вызовом созналась:

– А горит послушать твои речи озорные!

– А речи, бабуль, старые. Ты их лет шестьдесят назад уже слыхала от своего деда… Вот, – набавил силы в голос, чтоб старуха ясно разбирала, – вот зову Екатерину Великую за себя. А она…

Бабка замахала на Ивана руками.

– Эт вы сами!.. Сами маракуйте! – И с подпрыгом отвернулась. – Не путайте меня в свой клубок!

И баба Настя туда же…

Уж ей-то, думает Иван, печали, послушай да забудь. Ан нетушки! Она тебе в полной демонстрации крутнулась к стенке. Уж она-то наточняк знает, что у Кати ко мне…

3

Катя ясно посмотрела на плащ, что висел на плечиках у порожка.

– Ну, Ваня, – прикрыла поддельно зевающий рот кулачком, – мне завтра в первую… Рано… Посидели на дорожку… Плащ, гляжу, твой высох. Ты б собирался в гостиницу.

Иван не шелохнулся.

Тревога втекла во взгляд.

– Катя, – с тоскливой мольбой прошептал одними губами. – Катя…

– Ну что катькать? Что? У людей самый сон! Чего мешать?

– Неужели я к тебе только на то и ехал – посушить плащ?

– Не знаю, не знаю! Ну, повидались… И до свидалки! Что ещё высиживать?

– Катя, малинка моя… Не серчай… Наверно, ты не совсем поняла… Всё так перепуталось… Я тебе ещё раз… По порядку… Помнишь, на Новый год ты сказала…

– Обалдеть!.. – с деланной отчаянностью взвилась Катя. – Одно и то же! Одно и то же! Ну сколько можно? Ну, ляпнула, дурцинея внасыпочку! Дальше что?

– Тебе легко сказать… А я где что возьму? Тот же кирпич, тот же лес, ту же жесть на крышу? Да и на что? Какие у меня капиталы? Вечно живёшь в минусах… Что получу, всё в семью гоню, в один котёл. С моей дохлой минималкой далеко не побежишь… Со мной то и ходило денег, что даст мать на обед. Перестал я в столовки бегать, начал копить…

Взяли Ивана в подковырки. Слава борцу за мировую талию! Давай, давай! Ещё Алисултаника[262] обставишь! Наверняк! Куда ему тягаться с тобой?! Только слишком низко не кланяйся этим юаням. Помни, деньги прах, ну их в тартарарах!

Молча сносил Иван насмешки, в крепких вожжах держал свою затею. У него копейка к рублю бежала, рубль сливала. Рубль звал рубль. Только что чёрт люльку не качал.

На Май у Ивана заночевал закадычник Тимоша Сдвижков. Комсомолюк. Вождёк деповского комитета комсомола.

Спали на веранде на одной койке.

Ивану приснилась Катя, и он захлёбисто толковал с нею о доме.

Бедный Тимоша с полночи не мог сомкнуть глаз, да и не хотел. Затаив дыхание, подслушивал сонного Ивана и, ни слова Ивану не говоря, сразу в местком.

Вызвали Ивана в местком. Попеняли, почему это он таится от ребят, и пошли как по нотам. Проводим три молодёжных субботника. Всё заработанное – на покупку стройматериалов! Подвезти – деповский транспорт. Строим – сами!

И вымахнули Ивану домину!

Но это не всё.

Комитет навалился на администрацию. Парню двадцать восемь, женится. У парня непотопляемая анкета, у парня золотая голова, шарики бегают классно, а он у вас шесть лет всё дудит помощником машиниста.

Добился комитет, будет Ивану в конце ноября экзамен на машиниста.

– Вишь, сколь всего набежало? – уныло говорит Иван. – И это ещё не всё. Комитет уже заказал пригласительные на нашу свадьбу.

Катя горестно сцепила пальцы рук. Похрустела.

– Если не секрет, позволь невесте узнать, когда у неё свадьба?

– На Октябрьскую! На Октябрьскую! – готовно выпалил Иван.

– Оп-цы-цы! – нервно хохотнула Катя. – Показательное муроприятьице застолбил твой профсоюз. А ты без памяти и рад. Бесклёпочный! Так им нужна красивая галочка в отчёте! Так и снаряжайте ту галочку к венцу!

Иван долго молчит.

Потом, словно пробуя голос, говорит несмело, снова выкруживая к сломанному разговору.

– Как же?.. Ты ставила условие… Я… Всё депо… Да весь же город знает! С какими глазами возвращаться одному? Скажут, врал, всем врал. Никакой Катерины нету и всю эту комедищу разыграл ради дома. Не-ет… Без тебя мне назад нету пути…

– Глупушки! – обрезает Катя. – Автобус, электричка… Они-то распрекрасно дорогу знают. Довезут.

Разговор снова надолго глохнет.

– Или ты, – говорит он, – пасёшь меня в запасных? Я устал от тебя… Я как на духу… Шила в мешке не утаишь, всё наружу выпрыгивает… Я к тебе с женитьбой… А ты всё фырк да фырк. Всё на после да на после сталкиваешь… С отчаянности я и подумай… Раз не суждено с Катериной, сойдусь, кто любит меня… Хотя та любовь меня вовсе не грела. Тому года два… Пришатнулся я к Танечке Шуршовой. Ну зачем ты тогда ко мне сама подошла? Зачем было сажать меня по-новой на старый поводок?

Катя задумывается.

И впрямь. Зачем?