Что посмеешь, то и пожнёшь

Я посмотрел в окно на темнеющий двор.

Простыни, хлопая на ветру, взлетали белыми аистами и не могли взлететь.

– И потом. Зачем сравнивать несравнимое? Ещё неизвестно, был бы Лев Толстой Львом в литературе, не будь он графом и не имей крестьян. Крестьяне кормили и его и всю его многочисленную семеюшку. Правда, он ругал себя, что ест чужой хлеб, мучился этим. Ой как му-учился… Та-ак мучился, та-ак всё мучился, что жил чужими трудами. Наелся чужого и мучился, наелся и мучился… Во-о мозгоедство…

– Живи Лев Толстой в советское время, был бы он писателем?

– Ни-ког-да! Он кончил один курс казанского университета. Значит, ему без образования кто бы дал приличный пост? И что тогда ему светило? Чёрный укрыр![301] Орденоносная пролетарская лопата! Хватай больше, кидай дальше! И чтоб прокормить огромную семейку, ему б пришлось столько кидать, столько кидать!.. Ни о какой литературе он бы и не подумал… А так… На всём готовеньком… Чужое ел и преспокойненько по десять раз перелицовывал, латал-утюжил свою классику. Ему не нужно было думать о том, что будет кусать завтра. У меня же, насколько я знаю, работников нет. Ему не надо было до сорока лет гнать газетную шелуху, не надо потом сидеть где-нибудь в штате редакции на договоре, не надо собирать гонорарные справки для литпрофкома в доказательство того, что ты прожиточный минимум сам себе обеспечиваешь… А тут аж кричи надо состоять в дурацком литпрофкоме, чтоб из Москвы не турнули как тунеядца, чтоб трудовой стаж копился, чтоб набегал хоть жалкий приварок к заработку Валентины. А что жалкий, то жалкий… Бывают часто и густо такие месяцы, когда ничего не прошло в журнале. Прочерк. А этого ни-ни-ни! Там какие-то показушные строгости… По советскому законодательству вроде нельзя, чтоб человек ничего не получал за весь месяц. Жить, мол, не на что. А потому – принципиально низзя! И придумали, как это нельзя перевести в можно. Мне давали на ответ три читательских письма. Ответишь на эти три письма – получишь три рубля. По рублю за ответ. На ноль рублей прожить месяц нельзя, а вот на три рубля в месяц можно прожить с шиком! На три рубля купишь целый килограмм любительской колбасы, и десять копеек ещё останется! И разве этого килограммища с лихвой не хватит на весь месяц? Нечего тут обжираловку устраивать!

– Вау! Вау!

– Вот и крутись, как воробейка на колышке. А литература дама с норкой. Капризная. Суеты на два базара не терпит.

– Теперь я понимаю, почему средний возраст члена союза писателей шестьдесят семь лет. Но убей, не пойму, как дурочка Валюня тебя выносит. Вроде умная… Такого лба кормит, а он бумажечки с места на место перекладывает на кухне. Знал откуда брать. Из провинции-матушки. Верно сказано, «хорошие девушки остались только в провинции» и, – насмешливо покосился на меня, – добавлю от себя – хорошие писатели.

8

За дверью послышались тихие шаги.

Мы подобрались.

Не знаю как Глебу, но мне подумалось, что это приехала мама. Раньше отпустили!

Не сговариваясь, мы бросились в сенцы.

– Ты-ы!? – в один голос воскликнули мы разочарованно, увидев Люду. – Ты, деньрожденка, зачем сюда? К тебе ж съезжаются на сабантуй!

– Я уёрзнула со своего рождения… – смято призналась девочка, пряча что-то за спиной.

– Может, – прыснул Глеб, – ты принесла нам по рюмашечке в честь твоей деньрожки?

– Я пришла бабушку встречать.

– Бабушка, – сказал я, – будет только завтра. А сейчас шла б к своим гостям. Наверно, уже ищут.

Девочка отрицательно покачала головой и, просясь глазами, твёрже повторила:

– Я останусь с вами… Ждать бабушку.

– Хочется – оставайся, – разрешил Глеб, добеливая печку. – Бабушкину койку не пролежишь. Вот не заледенела бы… Сама, Людаш, видишь же, какая у нас жарища! Хоть волков морозь!

Девочка благодарно промолчала и, разувшись, с ногами забралась на мамину койку. Угнездилась, подала тонкий голосок:

– Я буду, – прикрыла полой пальто коленки, – собирать бабушке тепло. Жалко, что у меня свинка уже прошла. То б я быстро нагрела бабушке постельку… Бабушка ж вернётся из больницы вся слабенькая… Сильно выхудится… По себе знаю… Дяди! А почему, когда я болела свинкой, я не хрюкала?

– Спроси что-нибудь полегче, – не тратясь словами, отмахнулся я, обставляя в печке газетный комок шалашиком мелко наколотых полешек.

Наконец всё готово.

Спичку поднеси, загогочет радостно пламя.

Пока я к спичкам не тянусь.

Мы с Глебом решили: затопим, когда мама войдёт. Приедет сегодня – сегодня и затопим, не приедет – не топим.

Добелив, Глеб с минуту восхищённо любуется, будто облитой молоком, нарядной печкой. Ай да я, ай да молодца! Подновил печечку к приезду мамушки!

Он несёт черепушку с известью в сарай.

Возвращается с прибежью.

– А мороз, – хукает в кулаки, – на дворе учесал – я тебе дам! Хорошо, что подёргали с тобой да спустили в погреб свёклу. Под навесом оставил корней пять потереть поросёнку. Гремят… Прихватил. Вовремя мы успели. Что значит интуиция. А то год расти, на одну ночь зазевайся… Пошло б хинью всё!

Заметно плотнели сумерки. Быстро накатывалась ночь.