Что посмеешь, то и пожнёшь

– Этим и берёт! Да, прямого задания ни одного не выполнил. Зато из каждой командировки приволакивал чужую боль. Незаконно уволили молодого мастера – Ряшин восстановил. Без дела влепили парню строгача – Ряшин снял. Э! Ряшин усвоил, что газетчик не фиксатор, а боец, и потому в командировке он ищет человека в беде, тащит из беды. Ради этого и можно и нужно поступиться заданием. К маяку не грех наведаться в другой раз. Ни-че-го с ним не случится. Но с человеком в беде – уже случилось! Понимаешь?

– И без пониманий остаётся Ряшин… – сломленно сложил я крылышки.

– Ещё тебе одна командировка. В Новодеревенский район к знатной телятнице. Телятница… Так, поплавок на крайний случай. Смотри хорошенько вокруг. Честно говоря, мне хочется, чтобы остался именно ты.

Без энтузиазма принял я его заверения в симпатии ко мне. Пожалуй, это он из вежливости подпустил.

Игра проиграна.

Время собирать свои тряпочки.

Самое верное, надо забрать трудяжку и…

Ну куда мне теперь деваться?

2

Делать нечего.

Я поехал в последнюю командировку.

Я сидел в вагоне у окна. Смотрел на печальные снега и перебирал наш разговор с редактором.

Редактор был молод, как и все в редакции. Помимо молодости у него ещё был тот плюс, что он считался у нас самым стойким к ударам жизни.

Смельчак!

Боец!

Ему, выпускнику МГУ, молодому специалисту, не нашлось жилья.

Два года Ух! спал у товарища на сундуке, написал на сундуке первую книжку, выстроил дом, будучи холостым и счастливым.

Ещё в прошлый понедельник был он холост.

А во вторник…

А во вторник попал-таки под колёса любовной интрижки, неожиданно для самого себя женился.

В ту пору Ух! крутил, вернее, по его мнению, благополучно докручивал угарный романишко с одной прельстительной белокурой газелью.

В злосчастный вторник они прогуливались в сквере.

И как скверно всё повернулось!

Прижгло им на тропинке у развиловатой чёрной берёзки поцеловаться.

Незапрограммированный поцелуй непростительно затянулся.

Мимо проходили люди.

Всем был без разницы этот горячечный экспромт, всем кроме мужа этой газели. Судьба вытащила его с пятилетней дочкой совершить променад и привела именно к целующимся.

Капитан приказал дочке молчать, а сам, культурненько дождавшись конца исторического поцелуя, заговорил.

Последовало короткое трехстороннее объяснение такой силы, что капитан, вытирая платком руки, победно и легко вышел из сквера холостым, а Ух! – женатым и с плачущей тяжёлой падчерицей на руках.

По уточненным авторитетным слухам, капитан был безумно счастлив, что подловил чистый, безупречный момент расстаться со своей пакостливой белогривкой.

А как себя чувствовал в новом качестве Ух!?

Депрессуха придавила его…

Мне непонятно…

На газетной полосе он горячий боец, в редакторском кресле отважный боец. Той же бойцовской прыти требует и ото всех нас. Так неужели он борец только в служебное время, с девяти до шести? А кто он с шести до девяти? Почему свою свободу он даже и не подумал защищать?

А впрочем, как защищать, когда из ста шансов сто против тебя?

Сам себя загнал в тупик, из которого один выход, и тот предательски вёл в загс. Грустный конец у опрометчивых заигрываний с мечеными, замужними, газелями.

Кому пожалуешься на себя?

Я вспоминал вчерашнее чадное, тоскующее его лицо.

Мне было его жалко.

3

Скорый допилил до Ряжска в одиннадцать. Опоздал на двадцать минут, и этих двадцати минут вполне хватило, чтоб моя электричка бездумно улизнула без меня.

Следующая будет в десять вечера.

Долгохонько таки куковать.

И я отправился в город.

У меня была привычка: в маленьких городках я не спрашивал, где находится нужное мне присутствие. Я любил отыскивать его сам. Шёл и читал вывески и ничего увлекательней у меня в том городке не было и не могло быть.

Вот так и в Ряжске.

Туристской рысцой с любопытством обежал весь центр, пока не упёрся в райком комсомола.

Я сразу к первому, к Ивану Рыжкину.

Мы с ним шапочно знакомы.

На прошлой неделе я брал у него в обкоме какую-то информашку, так что к Рыжкину я прошёл без доклада.

Не могу я начинать разговор с погоды.

Сразу с места в карьер.

Без подходов-переходов возьми и бухни:

– Не надо ли у вас за кого заступиться?

– В каких смыслах? – не понял Рыжкин.

– А в самых прямых. Стряслась беда, человека молодого уволили ни за что… Оклеветали… Ещё что там в этом роде…

– Обижаешь комсомолию, обижаешь, – насупился громоздкий Рыжкин, подымавшийся над столом крутым стожком. – Да что ж мы сами не защитим, если кого надо? – Рыжкин лениво поставил по углам стола комковатые кулаки. – И потом, на крайность… Что, нету у нас милиции, прокуратуры, суда? Надо – не станем ждать заезжего корреспондента. Будьте покойнички!

Рыжкин уничтожающе уставился на меня.

Моя хиловатая комплекция явно не вязалась у него с самозванной миссией защитника. Краснея, с минуту я не сводил с него конфузливых глаз и, прощально кивнув, неловко вышел.

Городок, закиданный чистыми глубокими снегами, казалось, вымер. Улицы были пусты, и в диковинку было увидеть кого-нибудь на улице в тридцатиградусный холод. Лишь сыто толклись над крышами прямые сизые столбики дыма.