Что посмеешь, то и пожнёшь

Конечно, эту историю Негативчик рассказал и мне. Закончил укором: «А я, осуня, думал, правосудие вершится чистыми руками…»

Не знаю почему, не сдержалась я тогда, заплакала. Я всю жизнь в суде, девочкой ещё поступила в секретари, так всю жизнь на одном месте. Ни разу не слыхала, чтоб такое было замечено за кем-нибудь из наших. А тут тебе на!

«Чистыми! Чистыми! – закричала я. – Затесался один… Сегодня у нас в шесть профсоюзное собрание. Я обо всём этом скажу. А ты будь возле, позову подтвердить и оставшуюся бутылку сунь на обзор собранию».

Так и было всё сделано. А чтоб благодетели следователя не затевали лишние дебаты, попросила проверить отпечатки пальцев на бутылке. Отпечатки были следователевы. Он же сам брал из каждого ящика по бутылке и отдавал Негативчику, не доверял тому. Боялся, что тот вместо одной непременно цапнет больше.

Завальнюк, прокурор, поершил новенького звездохвата,[315] пообещался взять в ежовые рукавицы. На том и разошлись.

Выходим с собрания.

Следователь и толкни меня в локоть:

«Ты ещё у меня попляшешь лезгинку на раскаленной сковородке».

Я посмеялась ему в лицо.

Ну, собрание было во вторник. В среду возвращается мой Федя из командировки домой и попадает в изолятор. Уже позже я узнала стороной, что за час до собрания Завальнюк получил заявление от Лидиной мамы и сразу – новичку. Действуй!

Я просила Завальнюка передать дело кому угодно другому.

Завальнюк с ухмылушкой и ответь:

«Может, вы пожелаете, чтоб дело вашего сыночка вёл сам Роман Андреич?[316] К глубокому сожалению, Роман Андреич у меня в штате не состоит».

– Вам не кажется, что следователь предвзято ведёт дело? – спросил я.

– Видите ли, я лицо заинтересованное. Позвольте на этот вопрос не отвечать. Судите сами. Со стороны видней.

– Но всё же?

– Понятно, моё мнение о своём сыне не совпадает с мнением Шиманова.

– Кто этот Шайтанов?

– Не Шайтанов, а Шиманов. Новый копач… Следователь.

Помилуйте, подумал я, не тот ли это Шиманов, о котором я уже имел счастье писать фельетон «И покойницу выдали замуж»? Если тот, то как он мог здесь выплыть? Ему запрещено заниматься юриспруденцией. Так по крайней мере отвечала редакции областная прокуратура.

– Как он выглядит? – спросил я в напряжении и только тут вспомнил. Хотя писать-то я писал, но видеть-то я его не видел, так что никакие приметы мне ничего не скажут. Я обогнал её ответ, задал вопрос про то, что было у Шиманова самое пикантное. – Жену, жену его Ираидой зовут?

– Ираидой. А вы откуда знаете?

– Ну-у! Эту бабочку «ловкого» поведения мне доводилось наблюдать в полёте.

– Справка. Ираида приходится Завальнюку какой-то десятой водой на сотом киселе. Оно хотя кисель и сотый, а всё же сродствие. Ходили толки, у Шамана в соседней области, где он раньше трубил, вышел скандал. По слухам, о нём даже там в местной газете писали, как он за приличный эфиопский налог[317] выдал одну покойницу замуж. Завели на Шамана дело. Грозила Шаману тюряжка. Его спас от этого родного дома и обогрел своим сердобольным крылышком наш Завальнюк. Уж как он там смог – замял дело и тихочко пригрел Шамана у нас в Ряжске.

Боже, неужели судьбе угодно снова столкнуть нас?

…Фельетон я тогда накидал в блокнот ещё по пути из командировки.

Расставаясь с Ираидой, я сказал ей, чтоб позвонила в Геленджик мужу, где он отдыхал, и сообщила, что им интересовался корреспондент. Если мужу есть что возразить, пускай даст телеграмму в одно слово Подождите, и печатание фельетона будет отложено до встречи. Крайний срок телеграммы четверг.

В четверг я сидел как на иголках. Я вздрагивал от междугородних звонков, боялся смотреть в глаза доставщицам телеграмм.

Фельетон мне нравился и мне жалко было его выбрасывать.

Его уже вот подписывает редактор…

Вот засылают в набор…

Вот уже набирают…

Вот ставят на полосу…

Вот уже печатают… (Газета выходила по пятницам.)

Не дай бог вякнет Геленджик…

Но все обошлось!

Геленджик молодцом молчал, будто набрал в рот морской воды.

Спустя дней пять в обком поступило экстренное донесение.

Разгневанная Ираида спешила уведомить, что я, «коварный искуситель», воспользовавшись отсутствием мужа, остался у неё, конечно, у слабой, беззащитной женщины, ночевать со всеми вытекающими отсюда последствиями. Первое: «лишил невинности», разумеется, её, «огулял нахалкой»[318]. Второе: «надругался как хотел над законным мужем – написал нехороший фельетон».

В обкоме весело смеялись.

Нелепость обвинений была очевидна.

В самом деле, чего стоила одна песнь песней о жестокой разлуке с невинностью. Как я мог разлучить пылкую Ираиду с этой святой добродетелью, если при нашей встрече у неё уже был сын? Слава богу, хоть не вешала мне этого юного чингисханёнка.

Итак, трогательная версия о расставании с невинностью в моём активном присутствии отпадала начисто.

Зато повисла в воздухе любовь с криком.[319]

Всё-таки, где я провёл ту ночь, когда под вечер действительно был у Ираиды?