Что посмеешь, то и пожнёшь

– В такой морозище не впустить… Эх… Дай Бог, чтоб на моём месте оказался ваш сын! Как бы вы тогда…

У меня защипало в глазах.

Я убрал ногу и отступился.

Не миновать топать на вокзал.

Дорога на вокзал шла мимо гостиницы, но в какую сторону?

Я побрёл наугад.

– Ге!.. Обида!.. – послышался мяклый старухин голос. – Вокзал покуда не в том крае. Обратки надоть!.. Да… Давай приворачивай к моему шалашику. Где приткнёшься, там и перебедуешь до света.

В тесной прихожей, у самой двери, мёрзли три стула.

Я поставил их в ряд, лёг на них. Потуже завязал под подбородком шапку, роднее родной обнял еле тёплую батарею.

Засыпая, я слышал обрывки старухиных попрёков, задавленно падавших с дивана:

– Дёрнул за что… Сынка помянул… Нетути сыночка… Война… прибрала…

Старуха разбудила меня в шесть.

– Иди ляжь на шо́ферские перины. Только что поехал.

Я перешёл в номер.

Меня знобило, всего разламывало.

Наверно, сильно просквозило у двери?

Однако я до смерти обрадовался тёплой постели и быстро уснул. И так же быстро проснулся.

У меня был жар.

Сосед по койке, ездивший в командировки со своим градусником, вложил мне градусник под мышку. Температура набежала весёленькая. Тридцать девять и три.

– С такими градусами, – сморщился он, – лучше всего позвать скорую или, на крайняк, сей же мент убираться болеть домой. Что вы предпочитаете?

Я с грустью слушал, как где-то в конце коридора бойко гремели рукомойниками, и молчал.

7

Час был ранний. Народ только растекался по службам.

В прокуратуре кроме уборщицы ещё никого не было. Уборщица наскоро протирала полы.

В вестибюле по стенкам стояли стулья.

Я сел на крайний от входа стул и принялся наблюдать за всеми входящими. Интересно, со слов посторонних зная о делах человека, смогу ли я его самого узнать в лицо?

Сначала я неуверенно принял за Шиманова, как потом выяснилось, самого Завальнюка.

Мелкорослого, тщедушного человечка, вошедшего пятым, я твёрдо назвал про себя Шимановым, и он действительно, окинув вестибюль испуганно-торопливым взглядом бесцветных маленьких глаз, как-то стремглав воткнулся в комнату, на двери которой болталась временная бумажная табличка на кнопке «Следователь Шиманов А.М.». Вошёл так быстро, будто спрятался от кого.

Я даже выглянул на улицу.

Но никого не увидел, кто бы мог преследовать Шиманова.

Я с лихвой выждал время, нужное на то, чтобы раздеться, причесаться. Довольно громко постучал.

Тишина.

Тем не менее я вошёл.

Шиманов сидел в тулупе и в высоких белых валенках, грел руки в шапке на столе.

Я подал ему командировку, удостоверение.

Не дождавшись предложения сесть, опустился на стул сбоку у стола.

Время от времени сверяюще косясь на меня, Шиманов долго и недоверчиво изучал моё удостоверение.

А я изучал Шиманова.

Лицо нервное, скользкое, без возраста. Ему можно дать и двадцать пять, и все пятьдесят. На землистом лице раз и навсегда пристыли насторожённость, недоумение.

– Видите ли, – наконец заговорил он отчуждённо, – я не могу с вами разговаривать. Вы командированы в соседний Новодеревенский район. Ну и езжайте туда. А к нам вас никто не посылал. Никто вас сюда не звал.

– Меня интересует спиридоновская история.

Шиманов с сановитой небрежностью откинулся в кресле.

– Я бы хотел напомнить вам статистику. Журналисты умирают на десять лет раньше, чем люди других профессий. По моему глубокому убеждению, это происходит оттого, что ваша пишущая братия слишком часто, извините, суёт нос не в свои сани… Я бы не советовал вам лезть в эту кашу. Обожжётесь. Наверняка обожжётесь! Вот через шесть дней суд… Пройдёт… Подымайте, взбучивайте пыль. Шумите. Это ваше право. Но давление на правосудие до суда, но разглашение данных предварительного следствия или дознания… это знаете… Соответствующая статья в кодексе на сей счёт чётко гласит: разглашение данных предварительного следствия или дознания без разрешения прокурора, следователя или лица, производящего дознание, наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев или штрафом до пятидесяти рублей. Как минимум. А максимум… Клевета в печати стоит три года разлуки со свободой. Вас это устраивает?

– Вполне.

– Тогда катайте, что взбредёт на ум. Вам это не в новость, крестничек! – озлоблённо, с вызовом выпалил Шиманов.

– С каких это пор я стал вашим крёстным? Не с тех ли, как вы покойницу выдали замуж?

– Именно! – ядовито подтвердил Шиманов. – Налить на меня столько парафину![321] Человечество признательно вам за ваш мини-шедевр, но позволительно ли так, извините, нечистоплотно работать? Не разговаривая с человеком – навертеть клеветон!

– Э! Зачем же ехать на небо тайгой?..[322] Да вас в ступе не поймаешь! Я сейчас у вас. Кто не хочет о спиридоновском переплясе говорить?

– Это сейчас, – выворачивается вёрткий Шиманов. – А тогда?

– И тогда Ираида, жена, наводила вам звон в Геленджик?

– Ну и что из того, что звонила? Одно дело её звонок и вовсе другое… – Шиманов болезненно поморщился. – Разве ради высокой правды вам не следовало приехать самому в Геленджик?