Что посмеешь, то и пожнёшь

Мы все трое вслушивались в заоконье. Не застонет ли где в ближней колдобине ольшанская скорая? Не заслышатся ли мамушкины шаги?

Но во весь вечер ничего не было слышно.

Ни машины, ни шагов.

Только однажды, уже среди ночи, на углу остановилась машина. Я выскочил, да напрасно. Сосед приехал.

На дворе действительно было холодно. Мерцали, жмурились звезды. Медведица ехала в ковшике.

Застёгивая фуфайку на все пуговицы, под самое горло, я не спешил уходить и тупо стоял на углу, втайне надеясь, что именно сейчас машина с мамой и вывернется.

Я слыхал, если чего-то очень захотеть, то оно непременно явится. Я верил в это чудо, пришедшее ко мне, может, из глубинных недр детства.

Однако время шло, чудо не свершалось.

Ни в одну, ни в другую сторону улицы – я тёрся-мялся на её изломе – не теплилось ни огонёчка. В мёртвой тишине выстывало на верёвках бельё.

Я уже взялся за дверную ручку, как неведомо какая мягкая сила повернула моё лицо назад.

На перекладинке забытого табурета – на него Глеб ставил таз, развешивая стиранное, – я увидел беловатый комочек.

Что могло в этот волчий час, в холод быть там?

Я подошёл, потрогал комочек.

Он просительно запищал.

Это была курочка, самая маленькая. Спрятала головку в ощипанное местами крылышко и сидела.

Бедненькая…

Все в тепле на насестах, а что ж ты здесь одна коченеешь? Самая маленькая, самая слабенькая…

Жалко мне стало её до слёз.

В ней я будто себя увидел.

В детстве, да и всю жизнь потом я держался как-то ото всех на отшибе, особняком, всё стеснялся лезть в кучу жизни, всё всегда первый отскакивал уступительно в сторонку и когда что раздавали, я всегда оказывался обделённым.

Зоб у курочки не прощупывался. Пустой.

Я принёс её на веранду, посадил на открытый мешок с зерном. Она поклевала, попила подогретой воды из плошки, и я отнёс её в тепло ко всем, определил на жёрдочку.

9

На следующий день, часу в двенадцатом, Глеб – у него был, по его словам, выходной – сказал мне:

– Сколько можно выглядать! Это что-то не так… Давай на завод в проходную. Звони в Ольшанку. Да возьми язык с собой. Если что, покруче там с ними…

Трубку сняла сама Зоя Фёдоровна.

– Маму я вашу выписала. Вот пообедает сегодня у нас в последний раз и приедет.

Меня поразил её голос. Прямодушный, ясный. Судьба подмешала в него участия, печали, заботы, счастливого восторга. Такого голоса я ещё ни у кого не слышал, и в то же время мне чудилось, что именно этот голос я уже где-то слышал. Он как-то несмело, словно пробиваясь сквозь далёкие голоса, размыто звучал во мне.

Назад я возвращался медленно.

Мне подумалось, если я войду в дом, мы наверняка прозеваем машину. А потому уж лучше поджидать её у угла.

Как раз напротив наших окон улица делала колено, изгибалась. С этого колена было далеко видать вниз, к центру Гнилуши, куда спадала, стекала улица. Оттуда, снизу, и надлежало ждать.

Я привалился плечом к старой раздетой вишне у нас под окном.

Мне снова прислышался тот голос.

Где я его слышал-таки?

За припоминаниями я вовсе не заметил, как мягко мимо прошлёпала машина по развезённой дневным теплом грязи. Я только увидел, как неотложка, вильнув к обочине, остановилась.

Сперва из неё выставилась обшорканная сумка, верная неразлучница. С нею мама в каждый след ходила: и на огород, и на базар, и в магазин, и даже вот теперь напару отбыли больницу.

Из второй дверцы выскочила молоденькая девушка.

Приняла сумку у мамы, помогла выйти.

Я всё это видел, но оцепенело торчал столбом на месте, не веря, что это вот вернулась мама, что вот теперь всем бедам и конец.

Как-то осуждающе мама посмотрела на меня.

– Сынок! А ну присоглашай Зою Хвёдоровну у хату. Нехорошо ж як… Привезли, а у хату и не зайти…

Девушка что-то возразила.

Из её слов я понял близкое к тому, что вот, мол, на ноги я вас подняла, привезла домой, передала с рук на руки. На этом моя миссия и кончается.

– Только начинается! – на разгонку гаркнул я, помня, что для зачина главное кинуть какие придут на язык слова.

Девушка обернулась на мой голос и удивлённо закусила нижнюю губу.

Да мы с нею от самого Ряжска вместе ехали! Вот так встречка! Вот откуда этот знакомый голос!

Мама обрадовалась, что с Зоей Фёдоровной я уже знаком, и в этом ничего дивного не увидела. Хорошего человека знать везде!

Пока мы раскланивались да ахали, мама зашла за угол, и Зоя, почти приблизив ко мне своё лицо, заговорщически прошептала:

– Знаете, я всё думала, вы это, не вы… – Из чёрной сумочки на плече она достала ветхую газетную вырезку, что зияла пустотами на затёрханных сгибах. – Посмотрите, она вам что-нибудь говорит?

Я взял вырезку.