Что посмеешь, то и пожнёшь

– Давай, – неопределенно, размыто ответил я, но руки не подал, и мы все трое, Глеб, Люда, я, медленно поплелись к автобусу.

Краем глаза я видел, как Лялька, высунувшись из окошка проезжавшей машины и корча Люде рожу, прислонила к виску палец. Покрутила.

Люда ответила тем же.

Сестрички обменялись любезностями.

– Я куплю альбомчик Клавки Черепицыной![346] – крикнула Лялька. – А вечером мы пойдём на концерт «В морду током»![347]

– И пускай вас стукнет! – крикнула вдогон Люда.

– У меня такое чувство, – тихо проговорил Глеб вслед чёрно уходившей «Волге», – что у него сердце вынул колхоз, растолок. Такие в нашей жизни преуспевают…

Какое-то время мы шли молча.

– Дядя! – Лютик потянула меня книзу за палец. – Вы мне говорили, почему я не рисую папку и мамку. За всю времю я нарисовала их всегошки один раз. Ещё когда Вы приехали, ещё сначала. Рисунок я никому не показывала… Я подарю Вам этот рисунок.

Девочка на ходу вырвала из блокнота лист, сложила вдвое, отдала мне:

– Но вы только не смотрите сейчас.

– А если я не всё пойму в нём?

– Тогда смотрите.

Рисунок меня озадачил.

На первые глаза, рисунок как рисунок. Родители, похожие на роботов, вели за руку девочку. Весёлая девочка шла вприпрыжку.

А сзади, на втором плане, была видна ещё одна девочка, совсем кроха, худенькая. Маленькая девочка плакала.

В чём здесь соль?

Почему одна пропадает со смеху, а вторая слезой слезу погоняет?

Наконец я замечаю, что у родителей на всё про всё лишь по одной руке. Может, поэтому и плачет младшая? Тогда чему рада старшая дочка? Да и сами родители, судя по развесёлым лицам, вовсе не делают трагедии из того, что у них по одной руке.

– Знаешь, – честно признался я, – я совсем запутался в твоём рисунке. Распутай меня назад. Расскажи, кто здесь кто.

– Это, – старательно показывает пальчиком, – папка. Это мамка. Ведут Ляльку… Им всем весело… Им всегда весело… А эта… в углу рисунка… сзади… я…

– Отчего же ты плачешь?

– А оттого, что за Лялькой они никогда не видят меня. У них по одной руке, им хватает для Ляльки. Для меня у них никогда не бывает рук…

Вспомнил я тот вечер, когда провожал Митрофаново семейство с пирушки у Глеба. И взаправду Лизавета и Митрофан держали за обе руки Ляльку. А Люда, не удержавшись за материну сетку, набитую картошкой, упала, отстала, и в слезах брела по ночи сзади одна…

6

Из тесноты у кассы Глеб еле вытолпился.

– Ну, добыл на проходящий. Не сидеть ждать. Да… – машет билетом в сторону заляпанного окнастого «Икаруса», что мягко подкатывал к стоянке, – вот он и собственной персоной.

Автобус остановился.

Из прогала двери посыпался народ.

– И место у окна! – продолжал Глеб. – Вот тут. На нём досиживает последние секунды какая-то мамзелино в чёрном.

Тяжёлой нетерпеливой ладонью Глеб с улыбкой хлопнул по стеклу у самого выхода. А ну подымайся! А ну подымайся, живей освобождай место!

На стук оглянулась женщина в чёрном – и она, и мы с Глебом остолбенели.

Это была Мария, Мария Половинкина, та самая Марусинка…

Боже, пути господни неисповедимы.

Я помню Марусинку молоденькой красавицей. Тонка, как травинушка, бела, как сметана… Это было так давно, это было так далеко… Местечко Насакирали близ Батума.

И было тогда и Марусинке и Глебу по восемнадцать.

Сейчас и Мария и Глеб стояли на пятом десятке. Долгие годы помяли обоих, износили. Разбежался в плечах Глеб, хотя и теперь его не выбросишь из десятку. Ещё меньше стала Мария, святая душа на костылях, болезненная и тихая.

Тогда, в Насакирали…

Глеб ушёл в армию, а забеременевшую от него Марусинку силой выжали отец-мать за залётного ухажористого молодца Силаева. Приезжал в гости к одним. Выгостил свою неделю и увёз Марусинку куда-то к своим в Россию.

Сразу из армии Глеб поехал к родителям Марусинки, просил дать её адрес. Хотел забрать свою половинку. Но адреса ему не дали.

Глеб разбежался толкнуться к тем, к кому прилетал погостить Силаев.

Те тоже давно уже уехали из Насакирали.

Ни с чем Глеб и покатил тогда к нам в Каменку. К той поре мы с мамой и Митрофаном уже жили в Каменке. Ехал Глеб через Лиски. И не знал, не ведал, что именно в Лисках жила теперь Мария. И вообще от Лисок до Каменки с полчаса пути. Долгое время они совсем друг подле дружки были, а не знали про то… По одним лискинским улицам ходили. Ведь Глеб раз пятнадцать по полмесяца жил в Лисках, куда приезжал на ежегодные курсы компрессорщиков.

Как-то в новогоднюю ночь перегрелся её благоверный с дружками. Без билетов набились компанией в проходящий поезд. Надумали к его сестре ехать в Сочи купаться.

Но до Сочи далеко показалось ехать, и вывалился он мешком на ходу из вагона в Дон… Проехал всего-то с километр… Он погиб…

Смерть дочери застала Марию в больнице. Телеграммы ей не показывали, боялись, не стало б хуже. И лишь когда немного окрепла, главврач с извинениями отдал-таки целый пук телеграмм. Мария тут же собралась в Гнилушу забрать с чужой стороны Катю… (От Силаева у Марии не было детей.)