Что скрывает снег

– Подождем с догадками, пока околоточные не докончат допрос. Ершов, у нас полгорода сгинуло вместе с семьей Софийского. Подумаем и про них. Следующий!

– Дочь архитектора, пропавшая в метель из запертого дома. К сожалению, и барышня не была безгрешна.

– Мы не на проповеди, Ершов. Вернемся к фактам. С кем она водила шашни?

– Наверняка я того не знаю, хотя и, каюсь, весьма любопытствовал. Однако сумел разведать лишь то, что толки не лгали: этот человек и впрямь из управы. Надо бы прояснить.

– Думаете допросить околоточных? Бог с вами, Ершов, в самом деле, не того сейчас, чтобы и внутренние распри чинить. Дальше.

– Младенец Романов, – Ершов более не записывал, по-видимому, вновь отчаявшись структурировать столь неочевидные дела.

– Переноси в мертвые и вычеркивай. Отыщем тело потом, когда будет время.

– Мы давно не видали ни доктора, ни Цзи. Прежде каждый из них хоть однажды в день, но наведывался в управу. Думаю, их тоже следует отнести к пропавшим, хотя по форме и не заявлено.

– Доктор мог уехать в селения. Мишай же служил полицмейстеру. У него больше нет резона ходить в управу.

– Полицмейстерам. И нашему, и тем, что до него. Отец мой вспоминал, что…

– У нас и без того хватает хлопот, Ершов. Вернемся к этим господам, когда о них заявят.

– Воля ваша. Мертвые. Госпожа Софийская. Я читал отчет фельдшера – весьма обстоятельный, смею заверить! Дело к тому, что виноват и впрямь нанайка, как вы с самого начала полагали. Отчего же вы не сказали про то его превосходительству? И отчего мы до сих пор его не схватили? Прикажете околоточным исправить нашу оплошность?

– Пожалуй, сделаем это после похорон. Софийский просил его не беспокоить.

– Мы уже раз таким методом упустили няньку.

– Сомов!

Околоточный, опрашивавший на лавке старуху в платке, повязанном таким образом, что его концы торчали кверху, как рога, обернулся.

– Как закончишь – бери еще кого себе в пару и идите в резиденцию его превосходительства. Берите нанайку и тащите прямо на конюшню.

– Как, прям к самому и идти? – ахнул тот.

– Не перечить!

– Будет сделано!

– Что там еще у нас, Ершов?

– Господин полицмейстер и отец Георгий, убитые одним орудием. И Миллер с его раной, который проговорился, что может быть причастен к пропаже дочери… Он определенно связан с убийствами, Деникин.

– Думаю, нам стоит наведаться в его дом.

– Неужто вы полагаете, что там он поведает нам более, нежели в управе – если, конечно, вовсе пустит за порог?

– Мы и не будем с ним разговаривать. Проследим за домом и наведаемся, когда господин архитектор уйдет в свою контору.

– Это же беззаконие, Деникин? Мы не имеем дозволения.

– У вас есть иные идеи?

– Еще у нас есть госпожа Вагнер.

– Вагнерову тоже пока отставим, Ершов.

– Напали на Чувашевского, сластолюбца.

– Вряд ли в его вопросе есть нечто, не терпящее отлагательств.

– Удивительно, но пока все, – резюмировал околоточный.

– В таком случае, я отправляюсь домой, Ершов, – ответил Деникин, и, поднявшись, направился к двери, не слушая летящих в спину возражений.

***

У дежурившего у ворот управы городового встал конный. С первого взгляда ясно – чужой, не из этих мест. Оставив короткое сообщение, наездник пришпорил лошадь. Полицейский же не преминул тотчас передать весть проходящему мимо Деникину:

– Краснобородцы вчистую разорили Лесное! Нарочный до господина генерал-губернатора был с донесением. Его превосходство выслало остатки людей в лес – немедля воротить остальных и душегубов нагнать.

Однако вместо сочувствия к поселенцам, Деникин испытал огорчение. Втайне он рассчитывал, что опричники Софийского подольше задержатся в лесах.

XI

Погребальный звон

Большой церковный колокол ожил, оповещая о смерти.

Редкие прохожие, которых тревожный звук заставал на улице, останавливались, крестясь. Однако вопрос, традиционный при этих обстоятельствах – кого же хоронят? – не звучал. Все горожане, включая жителей отдаленных кварталов на отшибе, и без того знали ответ.

На длинном столе, вынесенном в гостиную из столовой, стоял, готовясь отправиться в путь, лакированный гроб. Несмотря на спешку, плотник не подвел: последнее жилище Веры гляделось вполне пристойно.

Собравшиеся – черное облако траурных одеяний с белыми вкраплениями уместных к случаю кружевных платков, поднесенных к сухим глазам – тихо гудели.

За утро Софийский уже не раз слышал оборванный его появлением диалог:

– Слыхали ли вы, отчего гроб закрыт?

– Говорят, сам его превосходительство велел тело Веры Николаевны анатомировать…

– Господи, прости!

– От горя не в рассудке…

Но напрасно шептуны тушевались и в смятении отводили глаза. Генерала не тревожили их слова, которые он с самого начала предвидел.

Все минувшие дни он решал непростую дилемму: что вынести во главу угла – личное или служебное?

Долг слуги государева четко и беспрекословно велел сперва отдать последние почести стражу законности, затем – духовному пастырю, и лишь в последний черед – собственной супруге. Долг сердечной привязанности наказывал отринуть традиции вместе с доводами рассудка и выстроить печальный порядок, начав с конца.