Что скрывает снег

– Прощай, Верочка! – нежно сказал генерал-губернатор, бросив на гроб горсть земли. – Мы непременно с тобою встретимся… И знай, что негодяй, сгубивший тебя, уже завтра станет гореть в аду.

Послышались возмущенные выкрики: кто-то, расталкивая, пробирался через скорбную толпу. Не считаясь ни с чем, этот кто-то забрался на край могилы, и сценически упал на колени.

– Мама! Маменька моя! Как же так!

– Васька!

Схватившись за голову, сын упал навзничь, и зарыдал в голос, точно ребенок.

Он всегда умел все испортить.

***

Чувашевский, которому фельдшер накануне разрешил осторожно вставать, тоскливо смотрел на погребальное шествие через окно управы.

Учителю очень хотелось домой, в ту холодную нору с окном, подсматривающим за веселым домом. Однако план побега, намеченный на сегодня, сорвался. Лекарь и мучитель в одном лице строго-настрого велел дежурному – единственному из полицейских, кто оставался в управе – бдеть за больным и никуда не пускать.

– Не по правилам несут, – заметил страж, тоже поглядев в окно.

Юноша из нанаев, которого привели намедни, сбился в тугой клубок и не подавал иных признаков жизни, кроме дыхания. Понадобилось применить силу, чтобы он выпустил хотя бы ногу – за которую его и приковали к лавке. Другая постоялица управы – женщина из простых (ее долго держали на конюшне, а сегодня оставили в общей приемной, надев кандалы на руку), несмотря на телесное нездоровье, была куда более оживленна. Она и тут тотчас полюбопытствовала:

– Чай, как?

– Любопытная ты больно стала. Как-как, без батюшки да вразнобой.

– Нехорошо это, никуда не годится, – вздохнул Чувашевский.

Несмотря на то, что учитель много дней пролежал бок о бок с теми, кого проносили мимо управы, он лишь сейчас осознал всю печаль события. Здесь, в мертвецкой, они гляделись нелепыми куклами. Но траурная процессия вернула смерти тревожащую серьезность.

– Жили-жили, да вот померли, – поддакнул околоточный невысказанным мыслям учителя.

– Увы… И мы там будем.

Женщина хотела перекреститься, однако цепь помешала.

– Ну, пускай земля им пухом, – заключил околоточный.

– От жаль то какая, – прошептала арестантка.

– Ишь, жаль ей. Какая жалостливая! А не было жаль, когда мужика своего да хозяев порешила?

Женщина выразительно вздохнула. Такая беседа, до того громкая, что слышалась через несколько стен, столь долго велась на конюшне, что преследовала Чувашевского даже во снах.

– Его – я. Их – не я.

– Снова за старое. Ну ничего, ворочается господин помощник – велит сызнова с тобой говорить. А то распустили мы тут тебя.

– Госпожу Вагнер, осмелюсь заметить, я видел мертвой в веселом доме, в день, когда на меня напали. Вряд ли в том повинна эта вот женщина, которая, как говорят, в ту пору смотрела за ребенком, – заметил Чувашевский.

– Ну, так-то к слову пришлось… В том мы ее саму не сильно подозреваем, полагаем, приспешники поработали.

Арестантка благодарно улыбнулась учителю разбитыми губами, и обратилась к полицейскому:

– Каши-то дай.

Околоточный взял со стола миску, подготовленную, но так и не донесенную из-за прохода процессии, и поднес заключенной. Она принялась есть рукой.

– Погоди, уголовница. На ложку-то. А ты, убивец! Будешь кашу? – околоточный тронул наная носком валенка, в ответ тот резко дернул плечом. – Ну, не хочешь – как хочешь. Токмо так ты и до суда счахнешь.

– А что, госпожу Вагнер тоже с ними несут? – поинтересовался Чувашевский.

– Нет, ее еще вчера схоронили. За казенный счет, без всяких шествий. Раз – и в яму.

– Неужто и не отпели? – с тревогой спросила женщина.

– Дьякон нарасхват – некому. Некому отпевать, некому провожать… Пускай не хозяйку, но инженера-то ты ж порешила, вот и не осталось у покойницы никого.

Женщина не отвечала, продолжив свою трапезу, Чувашевский же почувствовал вставший комок у горла.

– Как же она это сделала?

Учитель не раз слышал всевозможные обвиняющие предположения, но и они путались, и сам он в ту пору совсем не был здоров.

– Господин помощник полагает, что заколола и в лесу спрятала, чтобы, значит, что-то скрасть. А хозяйка ее про то и не ведала, у кого-то из городских гостила, и, воротясь, решила, стало быть, что сам в столицу уехал, как намеревался. А потом господин полицмейстер про то прознал, и эта вот уголовница со своей бандой – с беглецами теми – связалась и нажалобилась. И те, значит, нашего господина помощника и порешили, а разом и отца Георгия, с которым тот, видать, вместе был. Эх… Вот и этот хозяйку свою потравил. Убег незаметно, взял зелье в их местном селении, что на пригорке, воротился и потравил. Давнехонько хотел его превосходство их оттуда согнать. Ну, уж теперича Петро на тот холм наведается…

– Страшно, что эти грешные люди так поступили с теми, кто их кормил, – грустно качая головой, отвечал Чувашевский.

– Правда ваша! А все отчего? Оттого, что единожды уголовник вовек таковым и останется. Негоже было с самого начала всю эту шелупонь, да в дома свои пускать.

– Верно вы говорите… А тех, что господина полицмейстера жизни лишил, так пока не поймали?