Что скрывает снег

– Софийский, Василий Сергеевич, девятнадцати лет от роду, дворянского сословия, виновен в государственном преступлении, – Деникин старался не смотреть прямо перед собой и очень надеялся на то, что голос не дрогнет. – В нынешнем январе месяце он покусился на жизнь его превосходительства, генерал-губернатора Сергея Федоровича Софийского. А также он отравил супругу генерал-губернатора, Веру Павловну Софийскую… Уложения о наказаниях по воле нашего государя императора велят наказать преступника смертной казнью через повешение. Казните!

– Я не хочу умирать! – зажмурившись, пронзительно закричал молодой Софийский.

Петр – как Деникин и подозревал, это оказался именно он – выбил бочку.

Через несколько минут все закончилось.

Оставив толпу, Деникин в самом скверном расположении духа вернулся в здание управы и направился прямиком в мертвецкую. Достав из запасов фельдшера спирт, помощник полицмейстера приложился к бутылке. Однако нынче ему казалось, что пьет он чистую воду.

Деникин попробовал было переметнуться мыслями к грядущему вечеру – однако и они теперь оказались не успокоительны, а тревожны.

***

«Золотая роза» – вот что означало ее непривычное слуху имя, которое Деникин так и не стал переиначивать на русский манер.

– Если это имя, то должны быть и фамилия, и отчество… Или у вас не так?

– Моя фамилия означает «времена года», отца же зовут «Горой» …

– Выходит, ты золотая роза, цветущая у подножья горы круглый год?

Весьма польщенная, Цинь Кианг кивнула.

– Отчего ты так хорошо говоришь по-русски? – задал Деникин давно интересовавший вопрос.

– Отец привез меня сюда, когда я была совсем ребенком… Мне не минуло и трех лет. С той поры и выучила. Я теперь совсем забыла язык маньчжуров.

– И когда же это произошло?

Кокетливо рассмеявшись, Цинь Кианг игриво хлопнула Деникина по руке теплой ладонью.

– О, недавно! Я еще совсем девочка.

Помощник полицмейстера не взялся бы определить ее точный возраст, но склонялся к тому, что Цинь Кианг не менее тридцати. Однако Деникин, в том числе, в силу собственной молодости, не относился к тем, кто предпочитал юных барышень.

Лениво поигрывая зажатыми в другой руке костями – они только что закончили играть – проститутка предложила:

– Погадаю?

– Только если на что нестрашное, – согласился Деникин.

Цинь Кианг передвинулась поближе к столу и бросила кости.

– Что же там? – поторопил любовник, видя, что она медлит с ответом.

– Много событий вижу, плохих и хороших.

– Что же там хорошего?

– Скоро вас ждет большой успех. Полагаю, он связан с вашей службой.

– Вот уж не думаю… А плохое?

– Потеря, от которой вы никогда не оправитесь.

Деникин засмеялся.

– И все это ты видишь на костях?

– Не смейтесь, – обиделась Цинь Кианг. – Они не лгут.

Близился рассвет.

– Я должен заплатить тебе. Хотя бы сейчас.

– Нет, – с досадой отвечала девица.

– Но отчего ты ни разу не взяла денег? Смотри, решу, что я тебе уж больно приглянулся, – подмигнул Деникин, хотя на душе вдруг отчего-то стало неспокойно.

– Вы и впрямь мне нравитесь, – улыбнулась Цинь Кианг, блестя своими бедовыми глазами, – Но, думаю, в будущем мы сочтемся.

Деникину сразу не понравился ее ответ. Но уточнить не успел – Цинь Кианг запела.

Ее голос не звучал приятно для слуха, однако азиатская мелодия завораживала.

Окончив песню, Цинь Кианг вернулась в постель, остановив Деникина, собравшегося уходить.

Ершов не ошибся: служительницы дома Фаня – по крайней мере, одна – и впрямь, были весьма искусны.

«В будущем мы сочтемся…»

В этих словах скрывалось что-то тревожное… Если Деникин, нервы которого подвергались столь серьезным испытаниям в управе, не заблуждался.

***

Опустошив припасы фельдшера, Деникин вернулся к себе за огородку и там задремал.

Пробудился он оттого, что его голову подняли от стола и поворачивали из стороны в сторону. На такое мог быть способен лишь один человек.

– Ершов… Куда вы уходили с утра?

– Не уверен, что стоит сейчас говорить вам об этом. Вы не в том… настроении, чтобы слушать. И, тем более, о Вагнере.

– Опять, – Деникин сценически схватился рукой за голову.

– Ну вот, и вы со мной согласны.

За огородку заглянул Сомов, который, судя по всему, подлечил нервы куда более, чем Деникин, и теперь едва стоял на ногах.

– Дмитррриий Никколаич… Там госссподин архииитеее…

– Миллер? – удивился Ершов. – Что ему надо? Его дочь нашлась. Кстати, вы слышали о том, что с ней произошло, Деникин?

– Еще как. Мне рассказали о том не менее пяти раз, и каждый – с новыми деталями. Невероятно.

– Да. А я ведь и не догадывался о том, что у вашего предшественника возникла подобная трудность. А ведь я-то за ним следил!

– Барышня сама не лучше тех девок, от кого он заразился…

– Не без того. Наш город сложно назвать добродетельным.

Сомов терпеливо покачивался в проходе.

– Пусть проходит. Передай, и иди домой. Отдохни.

– Спассс…и. Бооо… Дмиииитрр…

– На здоровье. Иди, иди.

Околоточного тотчас же сменил Миллер, дом которого в пылу иных забот полицейские до сей поры так и не обыскали.

Не стоял ли он все время рядом? Если так, то весьма неудобно вышло.