Что скрывают красные маки

Лестница и впрямь оказалась скрипучей, и звуки, которые она издавала, были единственными в доме. Поднимаясь по ней, Бахметьев судорожно пытался вспомнить, какими видами единоборств владеет Коля Равлюк, какими приемами рукопашного боя, но ничего, кроме накачивания пивом в спортбаре, в голову не лезло. Как бы то ни было, лучше всего он управляется с бритвами, чертов маньяк.

— Эй! Чертов маньяк! — позвал Колю Бахметьев. — Поговорим? Почему бы нам тупо не поговорить?

Никакого ответа.

«Никакого ответа» продлилось ровно до того момента, когда Бахметьев вступил под своды библиотеки. Именно такой, какой она изображалась в фильмах про волшебные артефакты и путешествия во времени: масса книг, картин и антиквариата. И лишь один угол был свободен от этого душного скопления вещей.

И именно в этом углу, на фоне выбеленной стены, в глубоком кресле сидела Яна Вайнрух.

Бахметьев даже обрадоваться толком не успел, как и понять — угрожает ли что-нибудь Яне или она находится в безопасности. Наверное, все-таки угрожает, иначе она давно подала бы голос. Но она просто смотрит на него, склонив голову набок. Ресницы ее чуть подрагивают, а взгляд — внимательный и сосредоточенный, и ласковый одновременно. Наверное, именно с таким взглядом встречаются ее клиенты. Каждый из них, но прежде всего те, кто ходит к ней годами, не в силах соскочить с наркотика, имя которому — Яна Вайнрух.

Когда Женя Бахметьев успел стать наркозависимым?

Хорошо. Это была не птица. Это точно была не птица. Я не знаю, что это было.

Я помню девочку. У нее светлые волосы. И зеленое платье. На нем — красные маки. Маки.

Это не птица. Я не знаю, что это.

Мама никогда не спит. Она боится, что ночью из меня выйду второй я. Убегу в лес. И никогда не вернусь.

Я не знаю, что это.

Шух. Шух. Шух. Это у меня на лице. Черное, холодное. Растет. Шухшухшухшух. Это имя.

Адорабль. Оншонто. Адорабль. Оншонто.

Мама никогда не спит. Потому что я потерялся. И никогда не найдусь.

Волосы Вероники. Тук-тук. Так-так. Сартар. Ошхона. Оншонто.

Шухшухшухшух.

Я не знаю, что это.

Это птица. Птичка. Мама. Я не хочу больше видеть ее.

Я не хочу этого видеть.

Это не Яна. Не ее голос. Да и не может дипломированный психоаналитик нести такую околесицу, разве что — ее клиенты, погруженные в глубокий гипнотический сон. Интересно, практикует ли гипноз Яна Вячеславовна Вайнрух? Да, так и есть. Вот маленький диктофон у нее на коленях. Абсолютно бредовый поток сознания, хотя голос знаком Бахметьеву.

Это голос Коли Равлюка.

Нижняя часть лица птицы Алконост стянута чем-то белым, вот она и молчит. Впрочем, насчет белого Бахметьев не совсем уверен. Он просто не видит губ Яны, как бы ни напрягал зрение. А увидеть их необходимо, ведь за ними прячется все то, что он так любит, успел полюбить: серебряные колокольчики. Бахметьев жить не может без ее смеха, без ее голоса — он волнует и успокаивает одновременно. Они должны о многом поговорить. Вот только о чем? Обо всем на свете. Почему-то теперь Бахметьеву кажется, что он часами болтал с Яной, днями. И ничего лучше, ничего упоительнее этого быть не может. Они — друзья, они больше, чем друзья. Подтверждением тому — голос Яны, знакомый до последнего тихого звука. Тогда почему она молчит?.. Может быть, губам, скрытым за белой пеленой, нужно помочь?

Да. Их нужно спасти.

Шухшухшухшух.

Я не знаю, что это.

Это птица. Птичка. Мама. Я не хочу больше видеть ее.

Я не хочу этого видеть.

Это голос самого Бахметьева, странно, что он не понял с самого начала. Такое бывает, когда слышишь свой голос со стороны.

Обычно Яна сразу же откликалась на него, колокольчики звенели и звенели, — но теперь она молчит. Это неправильно. Несправедливо. Гибельно. Неизвестно для кого больше — Бахметьева или самой Яны. Наверное, и для нее тоже: глаза девушки теперь полны невыразимого ужаса. Сейчас все кончится, сейчас. Нужно только правильно выбрать место в этой белой пелене — и разорвать ее, разрезать. И губы, которые так нравятся Бахметьеву, окажутся на свободе.

Птица Алконост, я знаю, как тебя спасти.