Что такое интеллектуальная история?

Как правило, интеллектуальные историки склонны скептически относиться к утверждениям о прогрессе и успехах познания за пределами естественных наук. Широко распространено мнение, будто убедительные версии альтернативного будущего, если говорить об идеях, с равной вероятностью можно найти в любой исторической эпохе. С учетом этого представления спекуляции о возможном будущем интеллектуальной истории особенно нецелесообразны. Наша цель состоит скорее в том, чтобы очертить круг проблем, вызывающих у современных интеллектуальных историков озабоченность в отношении их собственной дисциплины. Во-первых, интеллектуальные историки в целом согласны с тем, что следует ожидать все новых и новых дискуссий и что это как раз внушает оптимизм. Влиятельной остается точка зрения Покока, опирающегося, в частности, на Майкла Оукшотта, согласно которой изыскания в гуманитарной сфере можно описать как продолжающийся многоголосый разговор. Соответственно, продолжаются споры о том, следует ли пользоваться при описании идеологий прошлого такими общими понятиями, как «Средневековье», «Ренессанс», «Реформация», «Просвещение» и «модерность». В частности, ключевое место в исследованиях по-прежнему занимают взаимоотношения между древними и новыми. В этом плане опять же показательны труды Хонта. Он видит себя на одном из полюсов спектра, состоящего из ученых, стремящихся ответить на тезис Р. Г. Коллингвуда о том, что вопрос о наследии античного мира следует рассматривать прежде всего в идейном контексте. По мнению Хонта, античные представления о политике в XVIII в. подверглись глубокой трансформации. Другие, в том числе Скиннер, считают, что для понимания современного мира по-прежнему прекрасно подходит категориальный аппарат, которым пользовались греки и римляне. Напротив, Покок и Энтони Графтон убеждены, что в тех случаях, когда речь идет об интеллектуальном наследии, доставшемся авторам XVII и XVIII вв. и переданном последующим поколениям, понятие «античный» правильно заменить более общими понятиями, которые бы учитывали древние и средневековые философские школы Ближнего, Среднего и Дальнего Востока[152].

Второй главный водораздел проходит между теми исследователями, которые вслед за Скиннером утверждают, что поворотной точкой в европейской истории, на которую порой указывают как на кульминацию процесса секуляризации, стал момент, когда интеллектуальным дискуссиям стало тесно в рамках теологической аргументации. По этой причине нет нужды проявлять чрезмерное внимание к богословию в эпоху Просвещения, которая сама по себе получила определение как период окончательной секуляризации[153]. От историков не укрылась ирония истории, состоявшая в том, что процесс объявления религиозных текстов спорными сплошь и рядом ошибочно воспринимался как разновидность секуляризации. Резкое развитие библейской критики наблюдалось еще в годы Реформации. Католические ученые ставили под сомнение авторитет священных текстов, поскольку тем самым они могли прямо оспорить убеждение протестантов в сакральной природе Слова. В свою очередь, протестанты нападали на авторитет папы и церковных соборов. В то же время и в протестантской, и в католической среде шел процесс обновления христианства, принимавший различные формы. Многие интеллектуальные историки указывали, что вместе с окончанием религиозных войн в XVI в. произошел тектонический сдвиг в сфере мысли, ознаменовавший перемены, впоследствии названные становлением модерности. По мнению других ученых, теология перестала быть детерминантой политических процессов позже: в конце концов даже Локк считал богословские труды самыми важными из своих произведений и рассматривал их прежде всего как вклад в будущее христианства.