Первая из них — толпа у барьера, очень плотная по живописи, «заземленная»; затем от нее отрываются «летучие куски», и значит ты уже на воздушной ступени; а далее «по кочкам», по отдельным фигуркам, разноцветным облакам твой глаз увлекается в воздушную бездну ... Упоительное зрелище, от которого, правда, кружится голова, смещается чувство реальности. Земная красочная красота переместилась вверх, а внизу, в вестибюле, замершие в светлом покое скульптуры, точно герои сказки о спящей красавице. До чего же хочется видеть среди них настоящих живых людей, таких же пестрых, как наверху, так же весело толпящихся около скульптуры, как и те, что шумят около рисованной. Тогда объединятся верхний и нижний мир в едином красочном великолепии, заполнив своею жизнерадостностью землю и небеса.
Плафонная живопись в технике фрески очень сложна, ибо художнику приходится работать не только с запрокинутой головой, с затекающими руками, но, как описывал Микеланджело свой личный труд над Сикстинским плафоном, — лежа годами на лесах или изворачиваясь в самых невероятных положениях, нередко захлебываясь краской, капающей в лицо. Не каждому под силу! И порой живописцы предпочитают «работать плафон» ... в мастерской, на холсте, в технике масла, отдельным панно (фр.)*. Это значит — отдельным полотнищем, то есть строго ограниченной вверху плоскостью, укрепляющейся затем в специальной раме в размер плоскости архитектурной. Здесь панно останется навсегда, превратившись таким образом в часть стены, или в целую стену, или в потолок — в зависимости от замыслов архитектора и живописца. * 246
Но фреску заменяют время от времени на масляную технику и по другим причинам: чтобы возвращаться к написанному, переделывать (фреска-то не терпит исправлений), да ведь и не везде фреска уживается. Например, в прославленном городе Венеции живопись на штукатурке быстро разрушалась от сырости и с давних пор была заменена на холст-масло. Вот почему венецианская декоративно-монументальная живопись, в отличие от фресок, столь ослепительна в цвете*. * 245
Разумеется, общее строение изображений, создаваемых внизу, тем не менее осуществлялось мастером в расчете на «заданную позицию» — будь то стена или потолок. Отсюда «опрокинутость» композиций, предназначенных для потолка, что позволяет холсту органически («по-родственному») слиться с архитектурой.
По окончании работы холст укреплялся или в отдельной раме, подобно холсту станковому, но вымеренному точно «в размер» архитектурной плоскости, становясь таким образом «панно». Или он (наряду с другими) включался в предназначенную для него ячейку общей рамы-каркаса и уже в этом случае становился частью общей потолочной или стенной композиции. Эти «каркасы»* порой являют собою подлинные произведения пластики, искусства резьбы по дереву — эдакие дивные золотые рельефы и особенно иконостасы в древнерусских храмах. Созданный для крепления живописи, каркас-рельеф накладывался на весь потолок или стену, обретая вид (вглядись!) золоченой ажурной[126]
плоскости, или сквозного рельефа, или рельефной решетки, если мысленно убрать живопись, заключенную в красивое крепление. И драгоценные решетки уже не допускают бурного соединения пространства реального и изображенного, как это было в живописи, если она единолично распоряжалась отведенной ей «территорией» плафона или стены. * 248—249Пусть ажурная — но ведь это преграда! Потому изображенное пространство не перетекает, а проглядывает, «выглядывает» из ячеек причудливых очертаний, точно из окошек разнообразных форм: овальных, квадратных, с изогнутыми углами ... Или вообще исчезает в строгих досках икон, в живописных построениях которых вообще нет пространственной глубины. В этих условиях живопись не имеет иллюзорной силы, какую мы наблюдали у Тьеполо. Она «не срывает» кровли здания, она украшает архитектуру, подчиняясь при этом общей форме золоченого каркаса, куда включена. А тот свято хранит архитектурные границы здания, будучи сам «выкроен» по их очертаниям. Так что золоченый каркас — это редкостная многооконная рама, и по заполнении ее проемов холстами или досками живопись и сверкающий рельеф, сливаясь воедино, являют собою стену или потолок фантастической красоты. Вот почему отдельная икона[127]
— станковое искусство, а в иконостасе, заняв приготовленное для нее окно, она уже вступает в общий монументально-декоративный строй. И смысл ее тоже вступает как бы в общий «хор», становясь частью смысла общего. Вот почему в древнерусской архитектуре фреска и иконостас образуют согласованное единство. Как стена со стеной! Монументальное с монументальным.