Что за рыбка в вашем ухе? Удивительные приключения перевода

Вторая важная составляющая отношения к изменениям языка, вызванным переводами, — насколько высоко мы оцениваем ту информацию, которую приносит с собой новый вокабуляр. Влияние перевода на принимающий язык неотделимо от того влияния, которое оказывает сам переводимый материал. В разные времена переводы могут заполонять принимающую культуру голливудской мишурой, судостроительными технологиями, душеспасительными текстами, фривольными историями про Марию-Антуанетту — всем, что только может показаться кому-то достойным записи. Наша оценка лингвистических последствий этого потока зависит от того, насколько нам нужно и интересно то, что он приносит.

Обрушившийся на общество и на его язык поток переводов может оказаться как благотворным, так и губительным: суть не в переводе как таковом, а в том, что именно переводится, какие идеи распространяются благодаря переводу.

17. Третий код: перевод как диалект

На каком языке вы говорите? Казалось бы, простой и конкретный вопрос, ответ на который не вызовет затруднений. Однако в 2008 году я прочел в одной американской газете следующие слова о кризисе, сотрясавшем в то время Уолл-стрит: the U.S. treasury secretary was about to unveil the big megillah to put an end to the tsunami[101]. На каком языке это написано? Вроде бы на английском — да не совсем. Отчасти и на иврите (переданном с помощью идиша) и на японском. Я могу перевести эту фразу на французский (M. Paulson s’apprête à dévoiler la bonne méthode pour calmer la tourmente des marchés[102]), но это говорит не о том, что она написана на английском, а лишь о том, что я ее понял. С французского я могу перевести ее обратно на английский множеством разных способов, и это показывает, что «английский язык» — понятие довольно расплывчатое.

Переводчики на английский вынуждены ежеминутно принимать решения о том, на каком, собственно, языке они пишут — и для кого. Сам я пишу на идиолекте, отражающем то, что я вырос в Англии, много лет провел в Шотландии, а теперь живу на восточном побережье США. Однако в роли переводчика мне приходится в каждом абзаце выбирать нужный вариант английского. Хорошо известно, что орфография, система нумерации, приветствия и ругательства, а также сотни расхожих слов различаются в разных частях англоязычного мира. Это сводит меня с ума. Как узнать, что английский, а что — нет?!

Практически это решается так: я пишу, как мне нравится, а потом искусный редактор подстраивает мой текст под правила и целевую аудиторию конкретного издательства. Но это лишь внешняя сторона дела. На самом деле целевая аудитория большинства книг большинства англоязычных издательств обширна, но имеет размытые границы: она включает в себя американских, австралийских, канадских и южноафриканских читателей, причем каждая группа тяготеет к своей форме письменной и устной речи. Так что из всех моих переводов — и любых других переводов, не ориентированных на конкретный регион, — вычищаются все языковые выверты, которые выдают принадлежность к определенной географической разновидности английского. Иными словами, для американских изданий у меня убирают бритишизмы, а для лондонских — американизмы (что намного легче, потому что их у меня кот наплакал). В итоге получается «английский-минус» — в идеале центристская версия английского, очищенная от слов и оборотов, непонятных или понимаемых по-разному в разных частях той вселенской мешанины, которая все еще, за неимением лучшего слова, зовется английским языком.

Поэтому язык переводов на английский — это язык, на котором нигде не говорят и не пишут. Поскольку его главное свойство — отсутствие региональных признаков, это трудно заметить извне — в том-то и суть этого хитроумного стилистического подхода. «Транглиш» по самой своей природе не имеет ничего общего с нескладным международным английским, используемым в общественных науках и мировой журналистике. Благодаря своей гладкости и незаметности он имеет важные преимущества. Умело очищенный профессионалами от всяческого регионального налета, он гораздо проще поддается переводу, чем то, что действительно написано на «английском» писателями из Квинсленда, Ирландии, Уэссекса или Уэльса. Однако, поскольку текст переводной (в моем случае с французского, но это было бы так же верно, переводи я с русского или хинди), вся оставшаяся в нем странность автоматически воспринимается носителем любой из мириад разновидностей английского как след иностранного происхождения, а не личности переводчика. «Невидимость переводчика», которая, по меткому замечанию Лоуренса Венути, свидетельствует об антиинтеллектуальном, антииностранном настрое Британии и Америки{112}, является и побочным результатом безграничной природы самого английского языка.