Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло

Хэм говорил, что наше общество должно проявлять терпимость к Халку. Нужно объяснять своего Халка окружающим. Близким можно сказать: «Иногда он вырывается на волю, но, как только он уйдет, я сразу же вернусь. Пожалуйста, не путайте меня с моим Халком»¹.

Как хорошо было бы, если бы все мои знакомые чуть лучше понимали, через что мне пришлось пройти. Мне захотелось немедленно разослать этот подкаст всем, но я остановилась. У меня возникли вопросы. Как я могу просить людей терпеть моего Халка? Не будет ли это эгоизмом? Почему люди не должны избавляться от друзей-Халков? Поэтому, придя домой, я разыскала Хэма в Интернете. Он – директор Центра по детской травме и стойкости в Маунт-Синае. Я отправила ему письмо, объяснила, что я журналист, изучаю тему детской травмы и хочу больше узнать об эффективных методах лечения комплексного ПТСР… И у меня есть вопросы, касающиеся его слов о Халке. Хэм ответил через восемь минут. Он пригласил меня на следующей неделе приехать к нему в офис.

* * *

Кабинет Джейкоба Хэма в Маунт-Синае оказался совсем небольшим. Современная серая мебель, стильные, но в то же время успокаивающие серо-голубые стены, декоративные деревянные… штучки. Я не раз бралась за такие в магазинах, а потом, пожав плечами, клала назад, потому что они стоили слишком дорого. На книжной полке стояли книги по травме, лежали конфетки и игрушки для маленьких пациентов. Большой стол.

Джейкоб приветствовал меня тепло, но не без заминки. Он оказался стройным, улыбчивым, в очках, с прекрасной кожей корейца. Сколько ему лет? Тридцать пять или пятьдесят? Непонятно. Двигался он легко и плавно, словно обстановка кабинета была стеклянной.

А я с шумом плюхнулась на серый диван, вытащила из рюкзака диктофон и сразу же приступила к делу: мне очень понравился его подкаст, это так интересно, особенно про Халка. Вау! Да, садитесь рядом. Да, именно на таком расстоянии от микрофона. Что у вас было на завтрак? Звук прекрасный!

И я тут же перешла к вопросам.

– Я прочла множество книг о травме, и мне кажется, что существует немало приемов вмешательства в жизнь травмированных детей, но почти нет советов, что делать взрослым, особенно с комплексным ПТСР. Приемов‑то немало – и все они называются сложными и запутанными аббревиатурами, но они помогают при единичной травме. А что делать людям с комплексным ПТСР? Им эти приемы помогают далеко не всегда. С чего вы начинаете, когда к вам обращается человек с комплексным ПТСР? Как вы ему помогаете?

– Я использовал пять доказанно эффективных методов лечения травмы: когнитивно-поведенческая терапия, ориентированная на травму, привязанность, саморегуляция и компетентность (сильные семьи) и психотерапия «ребенок-родитель». Но сейчас я использую современные подходы психоанализа отношений. Я считаю, что через отношения можно сформировать различные состояния бытия, само-состояния, свободные от травмы.

Я с умным видом кивнула:

– О…

Я пыталась вытянуть из Джейкоба хоть что‑то, но каждое его объяснение вело к объяснению еще более сложному. Он абстрактно говорил о разных видах настройки, о связи разрушения префронтальной коры и проблем привязанности. Джейкоб постоянно повторял, что использует «вытягивание остроты», и я чувствовала, что должна понимать, но никак не понимала. Все термины и фразы были мне знакомы, так почему же я его не понимала? А если я признаюсь, не сочтет ли он меня плохим журналистом?

– Да, но когнитивно-поведенческая терапия, ориентированная на травму, – она же работает? Какой из используемых вами приемов работает? Какой наиболее эффективен? В чем ответ? – довольно глупо спросила я.

А за этим последовал новый поток абстрактных рассуждений о разнообразных модальностях.

Прошло сорок пять минут, а я по-прежнему ничего не понимала. Я печально смотрела на список своих вопросов. Может быть, это интервью станет всего лишь рабочим материалом. Под конец я спросила:

– А какой вопрос я могла бы задать вам, чтобы вы смогли дать совет людям с комплексным ПТСР?

Джейкоб посмотрел на меня, прищурился. Я инстинктивно почувствовала, что наступает момент истины.

– Когда мы начинаем говорить о картине в целом, это заводит нас в никуда. Мне хочется сосредоточиться на том, что происходит прямо сейчас. И прямо сейчас мне хочется понять глубину вашего отчаяния. Вы продолжаете задавать глобальные вопросы – может ли ситуация измениться? Но почему вы находитесь в таком состоянии? Вы говорили, что десять лет боролись и изучили массу материалов… но это вам не помогло. И мне любопытно: в чем ваше страдание? Что делает вашу жизнь невыносимой? Что вы все еще хотите изменить?

– Мммм… В чем мое страдание? Ммм… Мм…

Никогда еще собеседник не переходил к активной роли. Я сделала глубокий вдох и ответила:

– Думаю… моя проблема в отсутствии доверия, в страхе и в состоянии… вот, блин! Я перехожу от глубокой депрессии к абсолютной диссоциации. Знаете, порой я сижу на совещании, где должна присутствовать, и… – Я вздохнула. – Меня постоянно одолевают сомнения… Мне кажется, что все меня ненавидят…