Чудачка для пианиста

— Наверное, перегорел, — я прижал девушку к плечу и зарыл нос в ее кудри. Он нее так сладко пахло. — Тебе без шапки не холодно? — быстро перевел тему, не хочу сейчас обо мне говорить. О моих заморочках и старых страхах.

— Немного, — она засмущалась. — Но ты смеяться с меня будешь.

Я скрестил пальцы и выдал:

— Торжественно…

— Ой, клятв не надо, — Настя отстранилась на несколько секунд, чтобы порыться в рюкзаке, отчего между нами пролегла пропасть из холода и мороза. Стало до ужаса страшно, словно я оторвал от себя частичку души. Не хочу ее отпускать даже на миг. Каждую секунду казалось, что Судьба снова сыграет с нами злую шутку и уведет друг от друга, как уводила до этого. Немыслимо! За полтора года ее обучения мы ни разу не встретились лицом к лицу.

Ведь Настя яркая студентка, ее знают все, не было сомнений, а я — просто не замечал. Почему?

Да, первые курсы я почти не вижу, у меня нет у них занятий, но есть же совместные концерты, собрания, просто перемещения в коридоре. И мы не столкнулись. Не скрестились наши берега.

Я следил за движениями Насти, впитывал облик подсвеченный вечерними огнями города. Она, как настоящий ангелочек, что сел мне на плечо, и сердце замирало от мысли, что я мог потерять и пройти мимо. Мог не сорваться с Нового года из-за Ирины и не приехать в Академию. И нас бы дальше водило туда-сюда друг от друга без шанса на будущее.

Приподняв голову, глянул в небо, туда, где в верхушках лысых деревьев путались звезды. Глаза царапало от щемящих и трогательных мыслей. Я осознавал, что кровь бурлит от влюбленности, что реальность может быть не такой, как мне хочется, но доверял своему сердцу. И глубоким голубым глазам, что впитали в себя синь всех морей Земли, тоже доверял.

— Что? — Чудакова надела белоснежный берет, отчего ее розовые щечки округлились, а яркие глаза выделились, и припухшие губы задрожали в улыбке. — Почему ты так смотришь?

— Думаю, что не хочу тебя отпускать. Что ты — необыкновенное чудо, и я, возможно, не заслуживаю его.

— Гроза, куда делись твои тучки? — Настя потянулась к щеке и поправила кудри, что выбились из-под белой вязки. Она смущалась и краснела.

— Да, я тороплюсь, извини, — поправил ее темно-бордовый шарф и щелкнул по носу. — Не могу от шока отойти, если честно.

— Просто, — она застыла напротив, стиснув бретели рюкзака, — мне никто так не говорил. Непривычно и мало верится. Во мне нет ничего особенного, это просто шарм новогоднего вечера. Ты идеализируешь образ.

— А ты жестокая, — коснулся пальцем ее губ и тронул легким поцелуем. — Рубишь правду, как коса траву.

— Нет, — выдохнула. — Просто не люблю, когда люди заблуждаются.

— Настя, ты не веришь, что ты мне очень нравишься? — я отодвинул ее от себя и пригнул шею, чтобы смотреть глаза в глаза. Пышные ресницы дрожали, а в голубых глазах сверкали искры фонарей.

— Верю, — прошептала. — И ты мне, грозный учитель.

— Можно я отвезу тебя домой и на коврике посплю у порога?

— Боюсь, мой личный домашний воин будет против.

— Папа у нас начальник?

— Нет, — он повела плечиком, — бывший военный. Из-за меня службу бросил, сейчас в охране работает.

Я подал ей локоть, и мы медленно стали спускаться к площади.

— А мама?

Настя кротко сжала пальцы на моей руке, всмотрелась под ноги, будто боялась споткнуться, а потом с напускной веселостью сказала:

— Папа у меня — универсальная мама.

— Не хочешь говорить об этом?

Чудакова повернула голову и заулыбалась.

— Я ее никогда не знала, а папа никогда не рассказывал о ней. Я допытывалась до подросткового возраста, потому что для меня это было важно, а потом поняла, что это причиняет ему боль. Тогда я отступила. Значит, так нужно было.

— Она жива? — уточнил я, стараясь уловить изменения на ее светлом лице, чтобы отступить вовремя от своего любопытства и не сделать хуже.

— Вроде да. Саш, я не знаю. Честно. Я привыкла, что у меня есть только папа, большего мне не нужно.

— Прости.

— Ты не виноват, не за что просить прощение, — она поцеловала меня в губы и, смеясь, потянула через толпу на площадь. С той стороны лилась нежная и глубокая музыка. — Потанцуй со мной.

И тогда я понял, что веселость и игривость Насти — ширма. Потому что я чувствовал под пальцами, когда играл «Вечную любовь», ее глубину и печаль. Там не было банальности и наивности, и как бы Настя не притворялась, что у нее все прекрасно, я видел, как тревожат ее простые, но такие важные вещи.

Глава 33. Саша

«Расскажите, птицы…» — пел лохматый и кудрявый парень на площади в смешной вязаной шапке. Из колонок на нас выливались приятные звуки фонограммы, что сплетались с его мягким и уже взрослым голосом. Улица вбирала в себя переливы и гармонично путала их между разноцветных курток, головных уборов, шарфов и сумок.

Настя застыла на против динамика и не отрывала взгляда от вокалиста. Она смотрела в его молодое лицо и не дышала, а меня едва не подорвало от волнения и жара, что разгорелся в горле, опустился из груди и сдавил поясницу.

«…что к успеху не стремитесь вы успеть…»