Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Потом он еще это повторил. Сказал также: „Мы не можем ничего уступить. Ни строчки…“»

Но что бы ни говорил Д. Е., что бы ни говорили новомирцы, было ясно: нашу личную, «антигитлеровскую», войну мы проиграли!

Книжка ушла в самиздат. Первыми ее прочли те же партийные чиновники — в ту пору они обожали политическую крамолу. И в «Дневнике» Кондратовича есть тому подтверждение…

Параллельно с историей пятого номера «Нового мира» шла история «Собрания сочинений» самого Твардовского в издательстве «Гослит». И это тоже было хождение по мукам. Однажды Твардовского вызвал Михайлов — председатель Комитета по делам печати при Совете министров, — долго мурыжил, а «потом попросил меня (Твардовского. — Л. Ч.) прислать ему верстки снятых статей…»

Но тут надо хоть несколько слов сказать о времени, когда это все происходило…

Время было трагическое. Безнадежное.

От наших волнений из-за рукописи «Гитлера» до ввода войск в Чехословакию оставалось всего полгода.

И всего два года оставалось до окончательного разгрома «Нового мира» Твардовского.

И два года и десять месяцев — до смерти главного редактора старого «Нового мира» А. Т. Твардовского.

А до того, как в конце туннеля забрезжил свет, — еще долгих семнадцать лет!

И все же опять приведу две цитаты из Кондратовича.

Нашу книгу в «Новом мире» запретили, но она осталась в памяти новомирцев.

Вот один пример: хорошего писателя Балтера ни за что ни про что исключили из партии, а он не захотел писать апелляцию. Чудеса. Неслыханная дерзость в понимании людей того времени.

А. Т.: — И вы знаете, это может пойти, может распространиться.

Я (Кондратович. — Л. Ч.) заметил, что люди могут и подавать заявления о выходе из партии.

А. Т.: — И это может быть. Хотя, как сказано в «Гитлере»: «Выход из партии был невозможен». В этом все дело! Выйти нельзя….

И второй, еще более выразительный пример.

30 августа 1968 г. «А. Т.: — Алексей Иванович, сейчас я вам скажу такое, от чего вы или сразу протрезвеете, или, наоборот, опьянеете. Я понял, почему они не давали нам напечатать работу о Гитлере. И не дадут теперь-то уж ни в коем случае.

— Из-за того, что там написано, как был подготовлен и осуществлен захват Чехословакии?..

— Да. И вы думали тоже об этом? А мне это вчера в голову пришло. Как осенило».

Далее Кондратович, комментируя этот разговор (другим шрифтом, стало быть, спустя долгое время), опровергает догадку Твардовского и свою собственную. Видимо, он прав. «Думаю, что относительно связи работы о Гитлере с Чехословакией мы ошибались. Скорее всего работа о Гитлере все-таки не пошла дальше отделов, а в отделах вряд ли знали о планах вторжения, тем более что и планы вторжения, лелеемые, конечно, в определенных, в особенности военных, кругах до августа наверняка не были планами того же Брежнева…»

Прав Кондратович! Не могли чиновники из ЦК знать за несколько месяцев о вводе войск в Чехословакию. Но и авторы монографии о Гитлере тем паче не знали о замыслах советских властей за год до чехословацких событий, когда писали свою книгу. И все же сумели так достоверно описать вторжение гитлеровцев в Чехословакию, что мысль о сходстве двух позорных вторжений пришла одновременно в голову и Кондратовичу, и Твардовскому…

Молодец Д. Е.! Это он автор главы о Чехословакии! И как жаль, что он не знал об этом разговоре. А ведь мог знать: «Дневник» Алексея Ивановича вышел уже в 1991 году. Воображаю, как бы мой дорогой тщеславный муж гордился тем, что написал Кондратович. Но мы разобщены… Ничего не знали о публикации дневников Кондратовича.

Прощальных сцен в «Политиздате» не помню. Мы им сообщили, что книга запрещена, — да они и сами все знали. Их курировали те же цэковские отделы, да и Главлит был на всех один (един во многих лицах). Набор рассыпали…

Нет, все-таки припоминаю. Забирая рукопись, я не отказала себе в удовольствии, поймав нескольких политиздатовских начальников, рассказать им анекдот на тему аллюзий… Анекдот звучал примерно так:

Рабиновича сволокли на Лубянку из-за того, что он ходил с плакатом: «Покончим с бесчеловечным преступным режимом…» На Лубянке следователь спросил: «Рабинович, что вы себе думаете, гуляя с таким плакатом?» — «Я думаю о режиме апартеида в ЮАР», — сказал Рабинович. Прищурился и спросил следователя: «А вы о чем подумали?»

Но, рассказывай анекдоты или не рассказывай, суть дела от этого не меняется… Все было кончено.

Муж собрал какие-то оставшиеся экземпляры (слава богу, что собрал. Я бы все выбросила, для меня только напечатанное имело ценность), сложил в папки с тесемочками и затолкал под зеленый диван в кабинете.

Да, в истории с рукописью, как показало время, муж оказался умнее меня…

Рукописи, очевидно, не горят, но рукопись «Преступника номер 1» зарезали. Зарезали нашу Главную книгу. Или, как тогда — в 1960–1970-е — говорили, «задушили в подворотне», то есть тихо, без излишнего шума.