Чудесная страна Алисы

Пламя неохотно разбивалось о подошвы туфель, то тут, то там упрямо вспыхивая вновь. Но Свирдлов безжалостно забивал красные искры, не давая им разрастись и вспыхнуть.

Парень еще тщетно пытался подняться, и матерный трам-парарам лился несвязной рекой из его раскрытого мокрого рта. Он набросился бы на Свирдлова, если бы только толком встал. Голые руки и щека вымазались гарью, расцветив синюшную кожу.

Свирдлов легко, одним тычком оттолкнул его от себя.

— Не см-ме-ей! — не своим голосом взвыла Эльвира и кинулась на отца.

Ее растопыренные пальцы будто в самом деле целились выдавить ему глаза. Лицо исказилось, стало кривым, некрасивым. Спутанные грязно-розовые, уже отросшие у корней лохмы торчали сбитыми колтунами.

— Не-енавэ-жу тебя, не-енавэ-эжу! У-уха-ди-э! — со всей дурью пьяного человека неловко и нелепо осыпая Свирдлова ударами по лицу, груди, плечам. Бесновалась и вопила, зажмурив глаза и брызгая слюной.

От ее крика уши у Свирдлова заложило, перед глазами замельтешило; нос, гортань, легкие разъедало от дыма, и так слезились глаза, что он с трудом уже различал, что здесь творилось. Потерялся в пространстве. А вокруг мелькали Элькины руки, и парень в который уже раз принимался вставать. И отбиваться от обоих уже стало непереносимо, а…

— Да б-л-ля-я… еба… ты…ху… — поднялся, наконец, «чернявый придурок Рома». И угрожающе повалился вперед — на Свирдлова. Вместе со слюной и вонью извергая изо рта мат.

А Свирдлов знал этот тип алкашей, которые впадают в буйство.

И начал отступать к двери, таща за собой дочь.

— В-вали отс-сюда! Отъеб-бись! — вопила Эльвира.

Под ногами громыхнул и перевернулся поднос. Раздался громкий, душераздирающий грохот.

— Эльвира! Эльвира, идем! — но вертлявое, будто мокрое тело выскальзывало из рук, и никак не удавалось уцепить ее за руки.

Парень схватил с пола бутылку, грохнул ей о стену, послышался звук разбивающегося стекла. Свирдлов скорее понял, чем увидел, что в руках у него теперь розочка.

И бог знает, чем бы это кончилось, если бы Эльвирин кулак вдруг непостижимым образом — скорее всего, случайно — не попал ему в глаз. Свирдлов на мгновение ослеп, голову пронзила нестерпимая боль, потекли слезы.

Но одновременно ему удалось схватить ее запястье, и Петр Иннокентьевич где-то на границе сознания даже успел поразиться, какие тонкие и слабые руки у Эли.

Задыхаясь и кашляя, со слезящимися, ничего не видящими глазами, Свирдлов внутренним интуитивным чутьем опознал, где именно за его спиной находится дверь. И, подхлестнутый болью, шагнул в проем, волоча вопящую Эльвиру.

В последний момент откуда-то сбоку на него с утробным ревом навалился-таки парень. Но Свирдлов, сам от себя не ожидая, со всей силой и бешенством, которые так долго копились у него внутри, ударил того в грудь.

Пьяный не удержался на ногах, кулем повалившись на старый кривобокий стул. Воздух огласил громоподобный треск ломающейся древесины. И короткий, хлесткий, злобный звук крошащегося стекла.

А следом — вой человека, глубоко раскроившего себе руку.

Но Свирдлов, уже ни на что не обращая внимания, вытолкнул дочь в коридор. И со всей силы захлопнул за собой дверь.

— Не-э тронь! Не-э сме-е-ей! — взвыла Эльвира тонким, надрывным голосом, но Петр Иннокентьевич уже проворачивал в замке ключ.

И даже подумал: что же это за квартира, что за люди — которые запирают в своем доме комнаты? И будто в ответ на его мысли створка дрогнула и затряслась под ударами изнутри.

— Бл-л… уб..! — несся оттуда заполошный, нечленораздельный вой. — Мать… х… бл… бл-я-а-а! — наконец удалось выговорить ему, и дверь заходила ходуном под ударом плеча. Потом еще раз и еще — затрещала в косяке.

— Открой! — вопила Эльвира за спиной. И хотя глаза Свирдлова все еще слезились от боли, он уже волок дочь по длинному пустому, затхлому коридору. Безжалостно таща ее за плечи, несмотря на то, как она брыкалась, кусалась, как острые колени ударялись о стены, метались руки, и уши разрывало от нестерпимого воя: — Пу-у-усти-и… пуст-ти-пу-усти-пу-усти…

За спиной его звенел какофонией воздух. Пьяный парень метался за дверью. Бросался на косяк грудью и бил стекло. Квартира гудела от звона, дрязга и мата.

Что он — Свирдлов — здесь делал?! Что делала здесь его дочь?!

— Друз-зей моих не тро-огай! Не-э сме-э-эй! — визжала и брызгала слюной Эльвира. И из глаз ее градом лились крокодильи слезы.

А за спиной уже остался длинный затхлый, заплесневелый коридор.

— Не сме-ей! — высоко, на одной ноте выла она.

Хлопнула входная дверь.

Сердечная боль разливалась у Свирдлова за грудиной.

— Я хочу ту-ут! Хо-чу остаться тут! — кричала она. Будто ей пять лет, и она хотела остаться играть у подружки. — М-меня-а тут лю-убя-ат! — и пьяные слезы текли по щекам.

Свирдлов с такой силой схватил ее за предплечье, что почувствовал, как под пальцами сминается плоть. Эльвира завизжала, но он ее не слышал. И все тащил — тащил вниз по лестнице.

Не замечая, как та оступается, ударяется лодыжками, припадает на стену. Как загибаются и подворачиваются ее ноги.