Чудесная страна Алисы

И повисла звенящая, гнетущая тишина. Кольцеворотов даже не успел стереть ухмылку с лица. А может, и не собирался этого делать. А остальные, как показалось Ольге Артуровне, смущенно отвели глаза.

Кольцеворотов Константин Сергеевич. Только когда Ольга Артуровна уже поднималась к себе на третий этаж, до нее запоздало дошел смысл болтовни зава мужским отделением. Дошел так резко, что она даже не сразу поверила своему озарению.

Это что за статья такая у него вышла самостоятельно? Ольга Артуровна остановилась посреди лестницы, не занеся ноги на очередную ступеньку, и судорожно сжала перила. Не было такой статьи. Совместные были — это да. Даже три.

Но их на восемьдесят процентов делала она — Кенинг. Неужели — такого просто не могло быть, не укладывалось в голове — неужели он набрался смелости или, вернее сказать, наглости опубликовать их сам, даже не упомянув ее в соавторстве?!

Лестница качнулась под ногами. Ольга Артуровна заранее знала, что права. Права — иначе и быть не могло.

Но хуже всего было то, что — и это она тоже знала заранее — она промолчит. Проверит, прочитает статьи. И промолчит.

Ольга Артуровна сидела у себя в кабинете, заперев дверь. Чего не делала никогда за тридцать лет практики и семь лет заведования отделением. Ее дверь всегда — всегда была открыта. Запираться — прятаться от пациентов — она считала неправильным. Если ты боишься тех, кого лечишь, — нечего тебе тут делать.

Но сейчас она сидела в своем кресле, с багровеющей на скуле гематомой. Опирала голову на скрещенные пальцы и не могла — физически не могла заставить себя выйти.

И с ужасом понимала, что боится. Ей стыдно показаться перед коллегами. И сейчас — вот в этой ситуации — устраивать скандал. Изобличать, обвинять. Потому что это будет выглядеть глупо, убого.

Унизительно.

И наглому карьеристу Кольцеворотову сойдет с рук такое, что не спустилось бы нигде — ни в одном другом отделении, ни в одной больнице.

Потому что она слаба и уязвима. Стареющая женщина со следом мужского кулака на лице просто не может противостоять нахрапистому, беспринципному, сильному… Молодому.

Если уж вчера она трусливо «сбежала» из ординаторской. Ушла, не сказав ни слова. Появилась в дверях и тут же, запаниковав, отступила. Потому что в горле встал ком, запершило наждачкой. И она не смогла себя заставить раскрыть рот.

То теперь…

Она не могла показаться на глаза пациентам; отменила лекции; убрала из графика совещание. На мгновение Ольга Артуровна почувствовала, как паника подкатывает тяжелой удушливой волной. И схватила телефонную трубку:

— Леш, — и голос ее вышел нервным. Заполошным. — Леш, я передумала, можно мне сегодня у тебя… — запнулась она, — переночевать?

Ее жизнь уходила у нее из-под ног.

Вокруг Алисы были сплошные двери!

Целые стены из дверей. Большие, маленькие, толстые, тонкие. И Алиса отчего-то точно знала, что все они ведут в Прекрасный Сад.

А ведь больше всего-всего на свете, даже больше мороженого, Алисе хотелось попасть именно туда!

Вот только беда-беда: ни одна из дверей ей не подходила. Стоило только Алисе подойти к одной из них, как дверь становилась то слишком большой, то очень маленькой.

В одну не пролезала даже ножка. До другой было никак не дотянуться.

А когда Алиса принялась дергать ручки — оказалось, что все они заперты. И первая, и вторая, и даже третья.

— Какая, какая же дверь ведет в Сад? — растерянно подумала Алиса.

И тут — ах, растяпа! — вспомнила, что забыла на столе ключик. Вон он — поблескивает сквозь матовое стекло. Ах, досада!

Ведь Алисе так хотелось попасть в Прекрасный Сад!

18

* * *

Это был уже последний жест отчаяния.

Какой-то автомеханик, из какой-то там шарашки на Каширке. Найденный по случайному упоминанию одного из Элькиных «приятелей». Свирдлов объехал все автомастерские в районе, прежде чем нашел-таки «смазливого чернявого придурка — Рому», про которого других характеристик, кроме «приебнутый», у Петра Иннокентьевича не было.

Но, по словам сотрудников, на работе этот механик не появлялся пятый день. Только за три тысячи, быстро сунутые под папку, бухгалтерша выдала Свирдлову адрес Романа Аркадьевича Родзиевского.

Правда, ехал он туда без особой надежды. Просто потому, что не мог сидеть и ждать в бездействии. Тогда начинали одолевать мысли о том, что могло приключиться с Эльвирой, а это было невыносимо.

И в подъезд нужной ему «сталинки» Свирдлов тоже вошел спокойно, без нервов, ничего не ожидая. Но почему-то едва ступил на лестницу, как сразу ощутил некое предчувствие. И не то чтобы догадался, а скорее почувствовал — здесь. После чего ноги сами понесли его на пятый этаж. Где даже не пришлось смотреть на номера квартир — звонить, невнятно и униженно объяснять незнакомому человеку, зачем пришел.

Дверь уже была приоткрыта. Будто его ждали.

Свирдлов прислушался, интуитивно задержав дыхание.

В подъезде стояла звенящая тишина рабочего дня. Жильцы не стучали дверьми, не хлопали металлические решетки. И из квартиры тоже не раздавалось ни звука. В этот момент Петра Иннокентьевича посетило краткое сомнение, заставив на долю секунды замереть, сжимая дверную ручку.