Чудесное мгновение

— Кто и что у тебя станет отнимать, беспокойный ты старик? — в свою очередь спрашивал у Баляцо Астемир. — Думасара, замеси лучше тесто, а я разложу очаг и нарублю баранину.

— Уже разожгли! Вон до сих пор горит! — не без ехидства заметил Еруль.

Дед-усач кивнул в сторону окон, за которыми вдалеке и в самом деле все еще время от времени полыхал отсвет пожара. В эти минуты в доме, где огня не зажигали, становилось тревожно. Розовые отблески озаряли стены, мелькали на лицах… Но вот Астемир звучно высек огонь и запалил в очаге под котлом пучок соломы.

— За что сожгли такой красивый дом? — не успокаивался Баляцо.

Сочувственно вздохнула Думасара.

— Ох, не простит нам аллах этого разбоя! — Она просеивала муку и размеренно ударяла натруженными своими ладонями по ситу. — Ох, Астемир! Призовут вас всех к ответу…

— Кого призовут? — недовольно спросил Астемир.

— Большевики вы, что ли, вот вас и призовут, — отвечала, набираясь смелости, Думасара. — Да только тебе, Астемир, что? Разве тебя беспокоит это? Ты привык сам по себе, а мы, жена твоя и дети, сами по себе…

— Ну-ну, Думасара, это же хорошо, что я большевик. Я горжусь этим, Думасара…

— Да знает ли глупая женщина, что такое большевик? — пробасил Ботич.

Думасара бубнила свое:

— Голова… две руки… две ноги — вот кто ты есть сам по себе… Забыл ты, Астемир, что у тебя есть еще, кроме рук и ног, мать и жена…

Думасара всхлипнула, но, овладев собой, умолкла и сердито отправила спать Тембота и Лю.

Удивительно все это было наблюдать мальчуганам! Завернувшись в одно общее, с таким мило знакомым запахом, старое одеяло, Тембот и Лю не спали, а присматривались к тому, как пылает очаг, носятся по стенам тени и огненные блики, а за окнами все еще время от времени разгорается красный свет пожара.

Хотя и жутковато, но до чего все это интересно! Выпадают же такие на редкость интересные дни! Даже разговор взрослых становился все интереснее. Отец пробовал объяснить матери и деду Баляцо, кто такие большевики и почему они так непримиримы к князьям и богатеям, а дед Баляцо все наседал и наседал.

— Ты такие вопросы задаешь, — едва справлялся Астемир, — что нужно месяцы думать, прежде чем ответить. Подожди минуточку — ашру помешаю.

Вкусный запах ашры распространялся по комнате.

— А разве я спрашиваю, почем на базаре цыплята, что ли? — сердился огнеусый дед Баляцо. — Нет, ты мне отвечай на все сразу. Вы твердите: «Большевики за народ». И Клишбиев с Шардановым говорят о себе то же самое. Другие же говорят так: «За все народы на земле — коммунисты, за бедноту — большевики, а за каждый отдельный народ, вместе с бедняками и богачами и царем, — кадеты, а за кадетов — казаки…» Нет, тут ничего не поймешь, и в голове уже сейчас одна ашра!..

— Баляцо верно сказал, — засмеялись старики.

Но Астемир все же не терял надежды прояснить эти головы.

— Эх вы, верно, что не головы у вас на плечах, а казанки с ашрой. Коммунисты… большевики… Да коммунисты и большевики — это одно и то же, так же, как, скажем, кабардинцы и черкесы. Один народ.

— А где тот народ живет?

— Да какой тот народ?

— Большевики.

— Ашра да и только! Везде живет этот народ… Слышишь, Степан Ильич, что спрашивает дед Баляцо? Где живет народ большевики.

— Скажи ему, что этот народ везде живет… Этим-то и особенный народ большевики, что есть они и в России, и в Кабарде, и в Абхазии, и в Дагестане, и среди карахалков, и среди казаков — тех, что победнее. Нет этого народа только среди князей и богачей. Нет и быть не может, потому что, как говорит пословица, конный пешему не товарищ, сытый голодного не поймет… Не отдадут конные и сытые ни коня, ни овец, если пеший и голодный сами о себе не позаботятся.

— Слышишь, Баляцо? — сказал Астемир. — Везде этот народ есть, нет его только среди жадных.

— Вот я и говорю: сначала у жадных князей, а потом у меня, — стоял на своем Баляцо.

— Что у тебя?

— Грабить будете.

— У тебя? Нет, нет, Баляцо, у тебя мы ничего не станем забирать. Что у тебя забирать? Пару лошадей? Двулошадников мы не тронем, это дело не для большевиков.

— А какая у большевиков форма? Солдатская или офицерская?

— Как так форма?

— А как же узнавать их?

— Кого?

— Да большевиков?

— Степан Ильич! — снова обратился Астемир к Коломейцеву, слегка щурясь, усомнившись, должно быть, в правильности своего толкования. — Баляцо спрашивает: какую мы, большевики, заведем для себя форму? Будем ли забирать у него коней?

— А сколько их у него?

— Пара.

— Добрые кони?

— Кони добрые.

— Ну, тогда не будем забирать. Каков хозяин, таковы должны быть и кони, такова и его форма — самая красивая! — смеясь, заключил Степан Ильич, а затем, вернувшись к прежнему, строгому тону, сказал: — Вот потому-то я и не уехал, Астемир, что предвидел подобные настроения… Придется еще немало нам поработать, навести порядки и по дворам, и в головах…