Чудесный нож

Он отступил и позволил ей отстегнуть полог. Она надеялась, что он не заметит, как у нее дрожат руки. Прижимая к груди рюкзак, она шагнула внутрь. Обмани часового – что ж, с этим она справилась, но не имела ни малейшего понятия о том, что окажется в палатке. Она была готова найти там что-то вроде археологических раскопок, или мертвое тело, или метеорит; но ничто в ее жизни и снах не могло подготовить ее к этой квадратной, примерно метр на метр, дыре в воздухе и к тихо спящему городу у моря, который она обнаружила, ступив туда.

Глава тринадцатая Эзахеттр

Когда луна поднялась над горизонтом, ведьмы закончили подготовку к заговору, с помощью которого надеялись исцелить рану Уилла.

Они разбудили его и велели положить нож на землю, туда, где на него падал бы свет звезд. Лира сидела неподалеку, помешивая варево из трав, кипящее в котелке над костром; ведьмы стали дружно хлопать в ладоши, притоптывать и ритмично вскрикивать, а Серафина склонилась над ножом и запела высоким, пронзительным голосом:

– Чудо-нож! Твое железо
породила мать-земля:
из ее добыто чрева,
жарким пламенем согрето,
изошло оно слезами,
оросилось кровью с потом,
а потом его ковали,
в ледяной воде купали,
обжигали и калили,
и клинок твой стал багряным!
Вновь и вновь ты ранил воду,
возвращался в жерло топки,
наконец вода устала
и взмолилась о пощаде.
А когда, сразившись с тенью,
ты рассек ее на части,
те, кто видел этот подвиг,
нарекли тебя чудесным.
Но смотри, что ты наделал!
Отворил ворота крови!
Мать твоя к тебе взывает —
слышишь из земного чрева,
из глубоких недр железных
этот зов, укора полный?
Слушай!

И Серафина притопнула и стала хлопать в ладоши вместе с другими ведьмами, и они издали жуткий, свирепый вой, точно когтями разодравший воздух. У сидящего в их кругу Уилла озноб пробежал по коже.

Потом Серафина Пеккала повернулась к самому Уиллу и взяла его раненую руку в свои. Когда она запела в этот раз, он едва усидел на месте – таким пронзительным был ее высокий чистый голос, так ярко горели ее глаза, – но подавил панику, и заклинание продолжалось.

– Кровь! Внемли и стань, как прежде,
озером, а не рекою!
Не стремись сбежать на волю,
возведи себе преграду,
чтоб сдержать порыв безумный.
Череп над тобою – небо,
твое солнце – глаз открытый,
а твое дыханье – в легких!
Мир твой – тело. Покорись же
И вернись в его пределы!

Уиллу казалось, что он чувствует, как все клеточки его тела откликаются на этот призыв, и он тоже мысленно напрягся, веля своей убегающей крови услышать его и повиноваться.

Серафина отпустила его руку и повернулась к маленькому железному котелку над костром. Оттуда поднимался горький пар, и Уилл слышал, как бурлит колдовское зелье. Ведьма запела:

– Шелк паучий, лист дубовый,
лебеда и мох олений —
все сраститесь воедино,
сделайтесь одной стеною,
прочной дверью на запоре,
станьте крепкою преградой
на пути потока крови!

Потом ведьма взяла свой собственный нож и разрезала молодой побег ольхи вдоль по всей длине. Нежная белая древесина заблестела под луной. Ведьма смочила ее дымящейся жидкостью, приложила разрезанные половинки друг к другу и сжала их вместе от корня до верхушки. И ольха снова стала целой.

Уилл услышал тихий вскрик Лиры и, обернувшись, увидел в руках у другой ведьмы зайца, напуганного до полусмерти. Он отчаянно вырывался, задыхаясь и тараща глаза, но ведьма и не думала его отпускать. Сжимая правой рукой его передние ноги, а левой – задние, она повернула обезумевшего зверька животом вверх.

Нож Серафины полоснул по часто вздымающемуся брюшку зайца. У Уилла закружилась голова, а Лира крепко держала Пантелеймона: из сочувствия тоже приняв облик зайца, он брыкался и изворачивался у нее в руках. Настоящий заяц затих – глаза его выкатились, грудь поднималась и опускалась, обнаженные внутренности блестели.

Но Серафина снова зачерпнула варева и накапала его в зияющую рану, а потом закрыла ее пальцами и стала разглаживать мокрую шерстку, пока от раны не осталось и следа.