Чудовища, рожденные и созданные

– Не слышал, как Лирия только что смеялась? – спрашиваю я, быстро моргая, не в силах справиться с резью в глазах. – Неужели не скучаешь по этому?

Его лицо остаётся прежним. Если папин взгляд и выдаёт какие-то чувства, я не замечаю этого в темноте.

– Тебе не разрушить семью своим безрассудством.

«Ты сам-то себя слышишь?»

– Я уже в турнире. Землевластитель разрешила лично.

– Как я уже сказал, – продолжает отец, словно совсем меня не слышит, – тебе не разрушить эту семью.

– Ладно. Я пошла. Ухожу из дома, – говорю я запальчиво.

– И куда подашься?

– Где угодно лучше, чем здесь.

Я резко разворачиваюсь и удаляюсь из прихожей. Эмрик ждёт меня на лестнице. Он ничего не говорит. Ему и не нужно.

Папин голос раздаётся позади нас эхом:

– Хоть немного сэкономим.

Когда мы вернулись домой прошлой ночью, Эмрик предупредил меня, какой реакции ожидать от папы. Он даже посоветовал мне не входить в дом и остаться в стойлах, пока всё не уляжется. Но я не послушала. Думала, беспорядки заставят папу изменить мнение, вызовут у него здоровую злость. Он дождался мамы с Лирией и сразу лёг спать.

Я отталкиваюсь от стены конюшни, устраиваясь на низкой скамейке. Златошторм в своём стойле в дальнем конце пустых секций. Я оставила медную привязь вокруг воротникового плавника, но сняла вторую её часть. Сейчас Златошторм спокойна, занимается своими делами, свободно разгуливает по конюшне. Ни я, ни Эмрик не сочли нужным снова её запирать. Как интуитивная укротительница, я работаю в основном с мариленями помоложе. То, что такая взрослая особь доверяет мне, – из ряда вон. Это странное доверие ко мне установилось только потому, что я вывела её во внешний мир.

– Поселиться в конюшне не выйдет, – говорит Эмрик. – Хотя бы потому, что здесь воняет.

– Это всего на неделю, – тихо говорю я.

Эмрик садится рядом со мной.

– Не рассчитывай на…

– Не желаю об этом слышать, Эмрик. Я устала. Единственное, чего я хочу, – тренироваться. Всё свободное время. – В моём голосе сквозит отчаяние. – Мне нужно, чтобы ты поверил в меня по-настоящему, а не на словах. Если не собираешься мне помогать, хотя бы не мешай.

Между нами повисает молчание. Каменная скамейка впивается в бёдра, усиливая свинцовую тяжесть боли в ногах. Я делаю вдох. Океан бурлит в воздухе, по острову ещё бродит призрак вчерашнего прилива.

– Почему гонка славы?

– В смысле? Нам нужны деньги.

– Мы могли бы заняться контрабандой для Горькоцветы. Не на базе, раз уж нас внесли в чёрный список, но ей всегда нужны люди на других островах. Нам бы не составило особого труда пересекать море. Но вместо этого ты сунулась на турнир. Зачем?

– Ну… – Я хмурюсь. – Не знаю. Это законно и происходит в открытую, так что вряд ли приведёт к новым проблемам, когда получим золото.

– Нет, не то. Дай знать, когда поймёшь. – Эмрик наклоняется вперёд, волосы рассыпаются по плечам, закрывая подвязанную руку. – Вставай, уже и так потеряла кучу времени. Пора на тренировку.

У возниц гонки славы есть доступ к подземной арене, где имеются учебные тренажёры. Но чтобы попасть туда, мне придётся пройти через весь остров. Окольные пути не очень-то выручают под солнцем. К тому же мне не хочется проходить так близко к улицам, которые сгорели из-за меня.

Вместо этого я спускаюсь вниз. Полоса серого песка, опоясывающая берег, скрыта за утёсами, оно и к лучшему. В Солонию прибыли земельщики со всего Офира. Им наверняка нет дела до волнений и протестов, пока те не касаются их напрямую. Для них остров погружён в празднование, сверкая огнями и украшениями даже днём. Земельщики, попирающие покой наших пляжей, – часть гонки славы. Они всегда прибывают вот так: внезапно и толпами, масса размытых лиц. Пьют, горланят и распихивают друг друга. Словно гнездо рапторов, спущенное на косяк рыб.

Солнце висит отполированным диском, скалы отбрасывают тени на берег. И всё же я дрожу от холодного ветра. Хотя этот самый ветер заглушает звуки острова, где, как я знаю, народ перемывает мне кости, сговаривается, как сделать так, чтобы меня дисквалифицировали. Пожары прошлой ночью потушили только физически.

Я бессильна, пока у меня не будет достаточно золота, чтобы заткнуть им всем рты.

Златошторм начинает нервничать. Улавливает моё настроение. Возможно, все марилени это умеют, но мы слишком плохо их знаем. В конце концов, когда я в последний раз проводила столько времени со взрослой особью? Папа всегда запрещал нам привязываться.

«Домашние питомцы из чудовищ скверные», – вечно говорил он.

Я останавливаюсь за грудой камней, вода набегает на берег. Златошторм хлещет хвостовым плавником и фыркает на океан. Рука дрожит, когда я тянусь к привязи. Неужели нельзя создать практичную версию приспособы, которую используют во время самой гонки?

Наверное, вся суть в опасности.

Я сглатываю и осторожно затягиваю хомут вокруг шеи Златошторм. Привязь плещется в воде у нас под ногами.