Чудовища, рожденные и созданные

Одно я знала всегда: Дориан состязается не ради славы.

Он вынужден заниматься этим по той же причине, что и я.

Наши отцы.

А значит, Дориан пойдёт до конца, как и я.

Солнце клонится к закату, и горизонт темнеет, но взгляд, который папа бросает на меня, когда я протискиваюсь домой, – безлунная ночь. Но отец не остановит меня. Он не может не слышать фейерверки, доносящиеся с проспекта. Всего в нескольких километрах отсюда я сорвала флаг и вернула его на арену.

Этим вечером чествуют одну из Охотников.

Этим вечером о беспорядках на время забыли.

Я сразу иду к Лирии.

Иногда, когда сестрёнка спит, её губы синеют. Затем, несколько мгновений спустя, она просыпается, задыхаясь и хрипя. Спина выгибается дугой, словно выпуская шипы.

Пока что благодаря регулярным дозам лекарства, которое она получает, Лирия спит спокойно. Но препарат закончится через десять дней. До последней гонки осталось семь.

Смотря на Лирию, я думаю о хрупкости.

Не так должен расти ребёнок. Не так должна жить моя сестрёнка. Мне хочется, чтобы она могла по ночам прыгать по песку, рисовать мелом на стенах старых переулков, чтобы её рот был чумазым от разноцветной еды, а смех никогда не смолкал – как было в моём детстве. Мы с Эмриком тоже росли в мире, полном ограничений, но у нас было и здоровье и какой-никакой контроль над своими телами. Вот почему для меня так важно победить. Вот почему я не отступлю.

Я присаживаюсь на корточки рядом с сестрёнкой, провожу большим пальцем по щеке. Глаза распахиваются. Она смотрит на меня так, словно всё ещё видит сон. Возможно, мне не следовало этого делать, но она такая хорошенькая, как вылупившийся флонер с огромными глазами и пушистыми ушами, который плюхается на пляж и возвращается в океан, чтобы начать путь длиной в жизнь.

– Победила? – лепечет она.

– Пока нет. Но гонка была ещё та.

– Крейн не разрешила мне пойти. Я с ней больше не разговариваю.

– Соревнование всё равно проходило не на арене.

Бровки Лирии опускаются вниз.

– Правда?

– Да.

Мы слушаем звук барабанов, доносящийся с пляжа. Лирия приподнимается на локте. Волосы прилипли к лицу сбоку. Она протягивает руку.

– Тебе больно?

Ещё как, но беспокоит меня совсем не та рана, которую видит сестрёнка.

На крыльце над нами под праздничный ритм инструментов, сделанных из камней, струн и воды, раздаются шаги.

– На турнире такое случается. Не переживай. – Я чмокаю её в лоб и велю засыпать.

Если сама сейчас не лягу, то свалюсь замертво. Когда я смыкала глаза в последний раз? Само собой, не считая времени в отключке внутри ящика. Но я знаю, что слышала: кто-то пришёл. Так что иду в прихожую, где хватаю первый попавшийся платок, и поднимаюсь по лестнице. Каждый шаг даётся тяжело из-за усталости.

Яркий свет снаружи всякий раз ослепляет. Я ещё ни разу не выходила на крыльцо не пошатнувшись. Террафорт вдалеке мерцает узором из фонарей в форме волны, украшающим его крутые склоны, – брат-близнец огней арены.

Родители стоят под навесом, брат – снаружи.

Здесь аптекарь. Судя по всему, требует денег. Пришёл не один; узнаю двоих позади него. Они из шайки, тёршейся у лавки, когда я приходила за антидотом к яду мариленя.

Судя по его спутникам, аптекарь явно состоит в «Ковчеге свободы». Мне почти понятна его настырность в денежном вопросе, поскольку единственный способ выживания для мятежников – крохоборство. Но ведь повстанцы тоже съёмщики, единодушно болевшие за меня на гонке.

Аптекарь замечает меня.

– А вот и чемпион всех чемпионов.

Эмрик поворачивается и говорит:

– Они здесь из-за долга. Возвращайся внутрь.

У него отлично получается скрыть дрожь в голосе. Я улавливаю её только в самом конце.

– Вы только посмотрите, – говорит фармацевт, наполовину смеясь, – теперь они пытаются спрятать девчонку, которая якшается с земельщиками.

– Не впутывайте её в это, – говорит папа. Он кладёт ладонь мне на плечо. Давит так сильно, что я едва не падаю на колени. Я дрожу, внезапно прочувствовав боль, грызущую тело сантиметр за сантиметром. Выскальзываю из-под его хватки.

Аптекарь хочет получить деньги немедленно, и папа прогоняет меня, но это полнейшая чушь.

– Всего семь дней, – напоминаю ему я, шагая вперёд, хотя Эмрик и пытается не дать мне пройти, – и вы получите ваше серебро в золоте.

– Как?

– Чемпиона награждают золотом, – говорю я, на мгновение придя в замешательство.

Один из мужчин у него за спиной фыркает. В тот же момент папа рявкает:

– Замолчи, Корал. Лила, уведи её в дом.

«Замолчи?» Я часто моргаю. Папа как обычно позорит меня перед посторонними. И не просто какими-то, а перед теми, кто радовался нашему горю. Жар обжигает глаза, горло. Если уж семья затыкает меня при них, с чего вдруг им верить, что я достану деньги? Как мне делать то, что должна, если никто не воспринимает меня всерьёз?

Фейерверки продолжают сверкать в ночи.

– Разве ты сегодня пришла не пятой? Проклятье номера в действии, – усмехается аптекарь.

Его приятель добавляет:

– Продолжай в том же духе, и всё, что тебе выдадут, – медаль из мариленьей лепёшки.