Чудовища, рожденные и созданные

Металла хватит только на одно днище. Если напортачу с замерами, переделать не выйдет. Зубы впиваются в нижнюю губу, когда протягиваю руку Крейн за пилой. Осторожно, чувствуя, как сердце бьётся в кончике каждого пальца, начинаю вырезать форму днища.

Убедившись, что действую правильно, надавливаю чуть сильнее. Руку пронзает боль. Острая и резкая. Кусает и жалит. Словно тысяча крошечных мариленьих шипов.

Принимаю её.

Каждое движение – мука. Наверное, то же сейчас чувствует Эмрик. Как Лирия по пробуждении изо дня в день. Вожу рукой взад-вперёд, левое колено и правая ступня плотно прижаты к каменному полу. Продолжаю пилить заргининовый лист, нарытый Горькоцветой в обмен на сотню золотых сверху.

Пытка.

И к тому моменту, когда мы закончили, к тому моменту, когда фонари на площади снаружи погашены, колесница стоит посреди лавки, сверкая серебристыми полосами и блестящим, ярким красным. Руки пульсируют от боли, но она лишь слабый отголосок той, к которой я привыкла. Отголосок, напоминающий каждым своим биением, что завтра я должна выиграть гонку славы.

– Сходи проведай Лирию, – говорит Крейн сипло. – Что бы ни случилось завтра, взбодрись сегодня.

Резкая белизна больницы вновь поражает меня. Что скажу маме с папой про Эмрика? Ел ли он? Выспался ли?

Не прошло и дня.

Мы с братом, бывало, виделись и реже. Иногда исчезали в поисках желе из скайи, порой – чтобы поохотиться. Иногда, когда ссоры между родителями достигали пика, ночевали у Крейн и возвращались дня через два. Мама с папой знали, что с нами всё в порядке.

С чего им вдруг заподозрить неладное сегодня?

Но что случится, если они спросят?

Ныряю под полноразмерный металлоискатель, и тот пищит. Трое стражников мгновенно подбегают ко мне, требуя, чтобы я подняла руки.

Мужество иссякает.

– Вот, просто брошь, – выдавливаю я из себя.

Под дулом пистолета достаю металлическое украшение, которое мне подарила Ремида. Побрякушка ярко светит в лицо.

Сжимаю её в ладони всю дорогу до палаты Лирии.

Сестрёнка лежит на кровати – ужасные ожоги прошли, – подключённая к капельнице.

Мама спит на стуле рядом с постелью. Одна ладонь совсем близко к Лирии, другая обхватывает живот. На плечи наброшен шарф. Даже во сне она выглядит напряжённой. Словно никогда по-настоящему не отпускает реальность. Словно не видит снов.

Грудь сестрёнки равномерно поднимается и опускается. Губы порозовели.

Когда Лирия была помладше, я оставляла подарки на прикроватном столике, чтобы она находила их по утрам. Разноцветные горшки. Ракушки (их всегда собирал Эмрик). Морские камушки. Листик необычной формы. Иногда по пробуждении сюрприз вызывал восторженный возглас; иногда о нём забывали, потому что у неё случался очередной приступ кашля.

Она здесь больше суток. Уже побывала один раз в лераковине для заживления ожогов. Наверное, будет здорово, если Лирию поставят на ноги до завтрашней церемонии коронации? Расчёсываю её волосы и чмокаю в мягкий лоб.

Ни к чему их будить. Они заслужили отдых, насколько тот возможен.

Задержав пальцы на накрахмаленных белых простынях, поворачиваюсь. И вздрагиваю, едва не падая навзничь.

– Осторожнее, – говорит папа в дверях. Знаю, что это всего-навсего отец, но плечи остаются напряжены, пальцы, рефлекторно потянувшиеся за ножом, отказываются разгибаться. Затем вспоминаю, что оставила его в лавке. – В расписании произошла нестыковка из-за гонки славы, – говорит папа, – иначе твоя сестра была бы вверху очереди. Её должны выписать через два дня. – Он смотрит не мне в глаза, а на Лирию.

Мама шевелится, но пальцы лишь крепче сжимают ладонь сестрёнки. Поправляю шарф, накинутый на её плечи, как шаль, изучая каждую черточку на нежном лице матери. На лоб падают три прядки, почти невидимые на фоне тёмных татуировок.

Отстраняясь от неё, говорю:

– Мне нужно идти, завтра турнир.

Спешу за дверь. Когда та закрывается за мной, слышу тень папиного голоса.

Кажется, пожелал мне удачи.

Глава 31

Последние сумерки сто пятидесятой гонки славы выдаются пронизывающе холодными и ветреными. Надеюсь, дождь прекратится – во время турнира он может оказаться смертельно опасным.

Встаю из скрюченного положения, стискивая зубы, чтобы не охнуть. Тело затекло и ноет после сна на холодном полу. Потягиваюсь, но от этого только хуже. Всё равно почти не спала. Мысли о предстоящем лихорадочно снуют в голове.

Свет проникает в лавку, озаряя сверкающую серебряную колесницу. Здесь так мало места, что, когда начинаю протискиваться, взгляд падает на синий горшок, одиноко стоящий на полке. Внутри высушенный пучок морской травы.

«Дом».

Грудь пронзает острая боль.

Ещё слишком рано, но это последнее мероприятие турнира, следующее состоится через четыре года, так что все на ногах. Толпы народа снуют туда-сюда. Лоточники продают сувенирные футболки и кепки. Посередине большого базара выступает канатоходец в костюме мариленя. По воздуху уже разносится запах жареных креветок.