Чукотскіе разсказы

— Будто это правда! — презрительно сказала она. — Такъ себѣ, бабья болтовня! Вотъ у насъ въ Иченѣ[27] старухи разсказываютъ. Вотъ сказки! Кто начнетъ говорить — нѣтъ конца. Спать хочется, а отстать неохота. Что спать! Изъ полога никто не хочетъ вылѣзть. Чай сварить некому. Такъ и сидимъ кругомъ съ разинутыми ртами… Говоритъ, говоритъ, словно клубокъ мотаетъ, до утра не оборветъ нитку, а ни одного слова не скажетъ мимо.

Непріязнь Рынтыны къ чужеземкѣ простиралась и на ея разсказы, хотя старая Анека, пожалуй, не уступала и иченскимъ сказочницамъ. Сама Рынтына не могла, повидимому, запомнить ни одного разсказа своихъ хваленыхъ старухъ, и дѣти даже не пробовали обращаться къ ней по этому поводу. Видя, какъ лицо ея дочери обращается къ ненавистной чужеземкѣ, она ощущала настоящія муки ревности.

Лицо Анеки приняло довольно кислое выраженіе, и она уже хотѣла огрызнуться въ отвѣтъ, но вниманіе ея было отвлечено шумомъ въ шатрѣ. Это Яякъ и Коравія возвращались съ кормежки. Собираясь войти въ пологъ, они съ ожесточеніемъ выколачивали снѣжную пыль изъ своей одежды особыми роговыми колотушками. Черезъ нѣсколько минутъ оба они пролѣзли въ пологъ. Коравія тоже озябъ и хотѣлъ согрѣться.

— Наружные!.. Бабы! — закричалъ старикъ, какъ только они усѣлись по мѣстамъ. — Что же чай? Торопитесь! Гость замерзъ!

— Ну, метель! — говорилъ Яякъ, отдуваясь и отфыркиваясь. — Слѣпитъ, зарываетъ голову!

Онъ на время забылъ объ условіяхъ торга и думалъ теперь о томъ, скоро ли пройдетъ вьюга и останется ли въ живыхъ его упряжка.

— А что собаки? — спросилъ Кителькутъ.

— Худо! — сказалъ Коравія. — Только жиръ съѣли, мяса не грызутъ.

— Плохо! — подтвердилъ старикъ. — Высохнутъ на одномъ жирѣ.

— Охъ! — сказалъ Яякъ, помолчавъ. — Когда же перестанетъ вѣтеръ? Хотя бы кто-нибудь пошаманилъ на встрѣчу.

Лицо Кителькута опять омрачилось. Онъ съ опасеніемъ взглянулъ на сына, который, повидимому, спалъ и не поднялъ головы, чтобы взглянуть на пришедшихъ.

— Наружные! Го! — закричалъ онъ, чтобы отвлечь разговоръ въ другую сторону. — Закуску, ѣду! Живо!

— Вы! кто-нибудь! — настаивалъ Яякъ. — Неужели никто изъ васъ не умѣетъ унять этотъ вѣтеръ? На нашей землѣ было бы, ему бы не дали такъ безумствовать.

Женщины, бывшія въ наружномъ отдѣленіи, просунули сквозь входную полу деревянные лотки съ ѣдой. Угощеніе было обильное и разнообразное. Видно было, что Кителькутовы охотники имѣютъ удачу въ каждомъ промыслѣ. Тутъ былъ твердый моржовый жиръ, нарѣзанный ломтиками, китовая кожа, бѣлая и плотная, мясо дикихъ оленей, замороженное, растолченное въ порошокъ и смѣшанное съ застывшимъ топленымъ саломъ, и тому подобные деликатесы. Рынтына разставила лотки на тюленьей шкурѣ по срединѣ полога, и всѣ присутствующіе пододвинулись ближе. Только Нуватъ, котораго старикъ попробовалъ разбудить, промычалъ что-то непонятное и отвернулся къ стѣнѣ. Онъ не хотѣлъ ѣсть. Мужчины и женщины ѣли пальцами, обмакивая каждый кусокъ въ большую чашу тюленьей ворвани, поставленную между лотками. Анека ѣла не менѣе жадно, чѣмъ другіе, но лицо ея было мрачно.

— Видишь! — сказала она вдругъ на своемъ родномъ языкѣ, въ то же время прожевывая кусокъ. — Весь жиръ оставили себѣ. Намъ даютъ самое худое.

— Перестань, — сказалъ Уквунъ тоже по-керецки. — Набивай лучше брюхо!

Онъ, собственно, раздѣлялъ неудовольствіе своей жены, но у него не хватало духу для такого смѣлаго протеста. Кителькутъ, въ свою очередь, нахмурился.

— У васъ зачѣмъ два языка во рту? Развѣ не можете говорить, какъ люди, что должны каркать по-вороньему?

— Она говоритъ, — объяснилъ Яякъ, который тоже понималъ по-керецки, — что вы даете имъ мало жиру, а онъ унимаетъ ее.

Несмотря на свое миролюбивое настроеніе, онъ не хотѣлъ пропустить случая кольнуть Кителькута его скупостью по отношенію къ сосѣдямъ.

Лицо Кителькута покраснѣло, и въ глазахъ его вспыхнулъ гнѣвный огонь.

— Я вѣдь говорилъ, — грозно обратился онъ къ женѣ, — чтобы ровно дѣлить мясо. Ты зачѣмъ не слушаешь?

Рынтына нисколько не смутилась. Она знала, что гнѣвъ старика втайнѣ направленъ противъ сосѣдей, а не противъ нея.

— У нея три рта, а у меня восемь, — возразила она, — и дѣти, и собаки, и гости. Или я стану гостей кормить безъ жиру? Несытые глаза! — обратилась она къ Анекѣ. — Я развѣ хожу считать куски за твоимъ обѣдомъ?

Ссора готова была вспыхнуть, но Яякъ удержалъ Анеку. Онъ издавна имѣлъ на нее какое-то странное вліяніе, и она боялась его гораздо больше, чѣмъ Кителькута, не говоря уже о ея собственномъ мужѣ. Уквунъ въ своихъ непрерывныхъ скитаніяхъ доходилъ и до Чауна и прожилъ когда-то двѣ или три зимы на стойбищѣ своего оленнаго родственника. Можетъ быть, Анека, именно въ то время, имѣла случай ближе узнать характеръ Яяка, и онъ казался ей не совсѣмъ безопаснымъ для противорѣчія, или просто его огромная фигура подавляла ее. Какъ бы то ни было, она ничего не отвѣтила на упрекъ хозяйки, и трапеза продолжалась въ угрюмомъ молчаніи. Янта и Вельвуна такъ и не входили въ пологъ и только просовывали новые и новые запасы.