А тятенька ругал артель, пустой затеей ее называл — людей портит! Один поехал пахать, а другой руками махать… Много ли так наробят, а сладенький кусок каждому подавай!
Работают, сегодня все работают, даже председатель, однорукий Шатров, копны возит.
С самого утра счастлива Аннушка. Потому она счастлива, что Алексей рядом. То и дело украдкой поглядывала на него. Без рубахи, сильный своим загорелым телом, он шагал с навильником сена так легко, что нельзя было не любоваться парнем.
А потом загрустилось. Шутил Алексей с Агашкой, поддевал веселым словом Егоршу и его невесту, коротко перекликался с другими девками, только ее, кажется, не замечал. «Не нравлюсь… И наговор тот без силы. Может, посмеялась тетка Федосья…» — пугалась Аннушка, и грабли выпадали у нее из рук.
На лугу там и тут сверкали белые молнии вил. Споро, ухватисто работали сосновцы, и на ровном берегу старицы уже поднимались голубые шапки сметанных стогов.
Подъехал шумный Шатров, взбодрил шуткой:
— Славно девки пляшут. Семеро, все подряд! Может, пошамать, жару переждать? Шаба-аш!
Пообедали.
В тени стога хорошо дремалось. Алексея поднял Силаныч.
— Некогда вылеживаться, паря. Бери-ка топор да веслаков наруби.[11]
И тут же Аннушке наряд от председателя вышел.
— Посиди пока, а после поможешь Алексею.
…Будто волна какая несет ее от покосного стана к тому зеленому колку, и девушка, ликующе, отдается этой волне.
Все ближе и ближе тенькает топор.
Алексей отозвался сразу, едва Аннушка окликнула его. Выглянул из ивняковой гущи и на разгоряченном лице удивление.
— Ты чево, хорошая?
— А Силаныч за веслаками послал.
— Вот спасибо ему. Давай, помоги!
Колок, где рубил Алексей ивняк, в болотце, на бугринке. Пройти к нему можно и сухой ногой, но это в обход, далековато. Увидела, что парень напрямки шел, и сама смело шагнула в болотную жижу. Таскала нарубленное тоже болотцем.
— Кончай, Алеша-а!
И как это у нее вырвалось… Первый раз ласкательно назвала. Раньше, если и приходилось перекинуться словом, все Алексей да Алексей. Без конца готова была Аннушка шептать сейчас дорогое ей имя.
В своем счастье не слышит, ничего не слышит Аннушка.
— Иди же сюда — ягода!
Она еще не ходила нынче за смородиной и как не попробовать новины!
Внизу под тальниками прохладно, укромно. Загорелое лицо Алексея смеялось, было совсем ребячьим.
— Ань, гляди — ря́сная…
Пьянея от близости любимого, Аннушка тоже смеется.
— Ря-ясная, а сладкая какая!
— А пахнет…
Не скоро вспомнили о наказе Шатрова, а он торопил.
— Пойдем, Алеша…
Она произнесла его имя с таким мягким придыханием и столько вложила в него тихой ласки, что Алексей разом забыл о смородине.
Они были уже на другой стороне колка. Два десятка шагов и не болотцем, а сухой ногой с веслаками пройдешь на скошенный луг. Назад, конечно, не повернули.
У последнего талового куста в высокой поясной траве проглянули резные с желтинкой листья.
— Еще ягода!
Легко шагнул Иванцев к смородине, да назад отшагнулось ему тяжело.
— Ты че-ево…
Выпрямился — лицо чужое, искаженное болью.
— Змея, должно…
Ноги в ботинках, а штанины давеча закатал, не хотел грязнить их в болотце…
Разом померкнуло для Аннушки солнце, разом исчезли все радости сегодняшнего дня. Стояла растерянная, жалкая.
Извернувшись, в наклоне Алексей давил тело вокруг укуса, но кровь что-то не выходила. Лицо парня заметно бледнело, покрывалось нехорошей испариной.
— Н-не получается… — он виновато улыбнулся. — Идти надо.
— Может, не та змея? — наконец, нашлась Аннушка.
— Да нет, две ранки… — Алексей дернулся. — Пошли!
— Погоди! — Аннушка приходила в себя.
Неожиданно в ней проснулась женщина, что-то матерински властное. Бывает, там где раскисает мужчина, женщина часто берет себя в руки и решительно действует. И прекрасна она в этом своем жертвенном действии.
Алексей и возразить не успел, как Аннушка почти силой усадила его, перетянула платком ногу в сгибе колена и впилась в то место, где виднелся змеиный укус. Она знала — для нее это не страшно.
Она с силой вбирала в рот все то, что было чужим, губительным под этой мертвеющей уже кожей парня.
Будто впервые Алексей видел Аннушку — эти плавные линии ее полуобнаженного сейчас плеча, красивый изгиб высокой девичьей шеи, худощавое с гладкой кожей лицо, на котором резко выступали высокие брови и длинные ресницы, опущенные на большие серые глаза. Вот, оказывается, она какая… И — смелая! Выбеленная солнцем, светлая коса девушки лежала на его ноге, он осторожно взял ее и это легкое, первое прикосновение к ней было таким новым для парня, что он на какое-то мгновение забылся.
— А теперь скорей домой!
— Пить хочу.
— Знаю, Алеша! Тебе сейчас пить и пить надо, жар унимать.
Они шли лугом так быстро, как только могли. Алексей крепился, ему было стыдно за эту неожиданную свою слабость перед Аннушкой, той Аннушкой, которая теперь так много для него значила.
— Веслаки где?! — зашумел на Алексея вынырнувший из-за стога Шатров. — Бесстыдники! На глазах у всех в обнимку ходят…
— Змея его укусила… — тихо сказала Аннушка, поддерживая Алексея.
— Как так…
— Типнула и — все!
Сбежались женщины, заохали, замахали руками.