Чулымские повести

Савелий сидел на ступенях маленького амбарчика, неспешно покуривал. Рядом лежала куцая, ошарпанная метла: вздумал мести ограду, да вот засиделся, распустил в себе близкую лень. Ага, она всегда рядышком и так-то скоренько слабит рученьки-ноженьки. Эту бы лень да за плетень! Но вот не лежит сердце ко всякой такой работе в чужих пределах. Ой, не надо в старые года селиться в новый, а боле того — чужой дом. Свой-то поставил еще смолоду и так хотелось дожить в нем близком, теплом, дорогом каждым-то углышком. А и в ограде… Невелика была, а ласкал ее метелкой чуть не кажин божий день. Как восставал перед сыном: жили, живем и зачем же идти в чужой! Но уперся Иван: председатель он сельсовета… командировочные бесперечь из района, каждого же надо напоить-накормить, да и спать уложить — где же в старой избе, там самим было неповоротно. «Ставил бы новый, свой!» — вскипел тогда Савелий. Сын усмехнулся: «Мне теперь чужих, готовеньких хором хватит! Фроловский дом — да в нем хоть катайся. И брось ты, старый, об этом. Члены Совета решили-постановили, не сам я нахрапом сюда влез». Савелий не отмолчался, уязвил: «Те члены и себя хорошими решеньями не обошли. Ну да, впрочем одна же только курица от себя гребет…»

Жалковал Савелий: будь жива старуха, ни в коем разе не ушли бы они из родных стен. Одному-то как остаться в старом гнезде — бобылем не прожить, все уж из рук часом валится.

Понимал Савелий мудрым мужицким умом, что фроловский дом так никогда и не станет для них своим, что рано или поздно Иван тоже поймет это и возненавидит чужое жилье, или уж в равнодушии махнет на все тут рукой. Да махнул он сразу. Вон любуйтесь — прорехи в ограде: нет большого амбара, да и прежние скотные дворы свезли для скорых колхозных нужд…

Савелий наконец увидел Варю на крыльце. Стоит, глядит внука из-под руки на речное понизовье, в серых глазах видимая тоска. Разлука с парнем гнетет — понять деваху можно. В прошлом еще годе частушку-печаль сложила. Шли втроем с сенокоса — третьей шагала Тонька. Он, Савелий, приотстал, а девки впереди по дороге пылили. Прорвалось тогда у Варюхи:

Сядь, подруженька моя,
Мы с тобой поговорим:
Был миленок — нет миленка —
Увезли его в Нарым…[18]

Тонька отозвалась. Громко, с надрывом выкрикивала свою боль:

Говорят, платки к разлуке,
А я Толе два дала.
Не платок нас разлучает —
Сельсоветские дела.

Ой, подруга, тошно мне,
Тошно и ретивому.
Я сейчас бы улетела
На свиданье к милому.

Щурясь от солнца, Варя подошла, присела на ступеньку ниже Савелия, начала разговор сразу — она уже решилась, она и всегда-то к деду без боязни.

Савелий, глядя на внуку сверху, на ее полные литые плечи, на тяжесть косы, узнавал в ней фамильное, бабкино. Тоже девонька задалась, выдобрела, округлилась рано. Красоты особой, броской нет, но сбитым телом, руками — какая бы работница в мужнином дому при единоличной жизни! Да, жалко, пойдет теперь по какой-нибудь конторской части — соблазнит отец, да уже и соблазнил, вот посылает на курсы. Значит, еще одной хорошей работницей будет на земле, в деревне меньше.

Варя расправила на коленях легкое ситцевое платье — белый горошек по синему полю, оглядела залитую солнцем ограду, ближние дома, томящиеся в жаре.

— Деда, а я ведь к тебе за благословением. Митю-то поискать надо. Я тебе говорила о нем, признавалась. Пишу, пишу ему письма, а ответов нет и нет — почему?

Савелий охотно отозвался, покивал лохматой головой.

— Знаю, сухотишься. Да неуж в самом деле Митьку на жизнь выбрала — сшалела ты, девка! Раскинь головушкой: эт-то ж в тартарары своей охотой.

Варя смелела в разговоре:

— В школе-то — в седьмом классе училась, читала тебе о декабристах. Ну, которые против царя там, против строя. Тоже их сослали, а ихние жены и невесты за ними сюда, во глубину сибирских руд… Да помнишь, ты слушал и одобрял.

Савелий развел руками.

— Что равняшь, что ты равняшь! Те барыньки в шубах-соболях, на троечках, с сундуками и, поди-ка, с челядью-обслугой к тому же Нерчинскому острогу подкатывали. Поди-ка, дежурный офицер честь отдавал ихнему дерзкому поступку. Ну, а ты… Ну, докатишь, довезет тебя чугунка до станции Сусловой, а дальше? А дальше своим ходом-бродом по тайге незнамо с кем и как. И то помни, что тиф там народ косит, не подхватила бы смертную заразу. Ну, положим ладно, добралась ты через рогатки всякие и, как живой он, Митька, качнешь дружочка к побегу. А какие у нево виды-бумаги на жительство в другом месте, на какой риск ты ево поманишь. Это ладно еще как поймают, да завернут парня назад в болото, а ежели упрячут куда пострашней — крест ставь на парне!

Варя поникла.

— Мне сон был — зовет Митя, ждет…

Савелий завздыхал. Положил тяжелую стариковскую ладонь на плечо внуки…