Чулымские повести

Стали постарше — запохаживали на рождественские вечерки к Бузаихе и там-то потянуло их к друг другу. Однажды нехитрую, но шумную игру в фанты затеяли. Тот же Васенька Сандалов верховодил на кругу. Выпало, определил Васенька целоваться с Митей. Все это бывало и прежде с другими парнями, но всегда случалось как-то невинно — игра же, не боле того! А тут Митя так поцеловал, что у нее и дух захватило. Пунцово вспыхнула она и ладно, что в висячей лампе-семилинейке керосин догорал — чадила, мало давала свету. Убежала тогда Варя в куть, просила воды у Бузаихи, долго пила и все соглашалась внутренне с тем, что не из озорства целовал ее Митя, а со значением. Уже расходились с вечерки — парни подавали девкам пальто и шубейки, когда Митя коротко предложил проводить, и она, смятенная, опять залилась краской стыда, молча кивнула ему головой. Ничего такого — никакого объяснения в тот вечер не произошло. Ну проводил, ну поглядели друг на друга под звездами. Попрощался Митя и ушел — крепкий, плечистый парень: чернявое лицо, брови в сильном разбросе, тугой черный чуб из-под белой бараньей папахи.

И дальше так-сяк у них на вечерках.

Об этих вечерках. Прежде-то они проводились в строгих числах, только рождественские, а тут мало-помалу ломаться стало старое, продлевали уже веселые вечера.

Как-то вяло приближал к себе Митя. И уж такое ей в голову пало: «На попятную свернет, он же богатых родителей, а я-то…» В каком-то испуге, пожалуй, крепко втемяшилось это в голову и потому однажды пропела в плясовом кругу:

Ко мне милый не подходит
При народе никогда.
Знаю, что его пугает:
Он — богат, а я бедна.

Но и это Митю вроде не тронуло, все-то он медлил с признанием. Вот тогда и кинулась Варя к зеркалу, впервые она к себе с придирчивым вопросом: может не пригожа, неладна собой, нет ли во мне видимого изъяну? Да нет — круглолица, кожей бела, вроде фигуриста — чего еще ему надо… Не дура, не полудурья какая и силушка есть: ни вилы, ни литовка, ни топор-колун из рук не выпадет!

Скоро сказала себе Варя, что люб ей Митя, что он ее суженый. Она, да и вся-то ровня ее из девок в те двадцатые годы еще не метались в чувствах, не меняли парней по налетной прихоти. Сошлись — полюбились и засылай-ка ты, соколик дорогой, сватов к моим родителям, готовь веселую свадьбу.

Не робость удерживала Дмитрия Парилова от жданного объяснения. Какое время-то шло-накатывалось. А такое, что красноярские мужики — наверное, не только красноярские, называли его коротко: безголовье. Начиналось, уже гремело победное «наступление социализма по всему фронту». Вот и озирались те, кто позажиточней, уже чувствовали, ждали разора, беды. Собирались вечерами пахари, круто дымили цигарками, вздыхали: дорого обойдется это безголовье народу, как это можно крепкого хозяина, главного хлебороба зорить?! Да, кто-то там и в стороне, а мужик всегда в бороне…

И вот Митино положение: как смущать девку обещаниями, связывать ее словом, когда и за свою судьбу уж никакого ручательства нет.

Все же забылся на какое-то время Митя — опьянила и его первая безрассудная любовь. Только решился поговорить с родителями о свадьбе, как хлынул и в Сибирь девятый вал коллективизации.

Под расстрел в деревне никто не попал — успели убраться богатенькие, на шахты в Кузнецк сколько-то зажиточных мужиков угнали, а в ссылку по роковой очереди «активисты» определили многих.

Наивные, поистине темные сибиряки, наслышанные, знавшие о прежних политических ссыльных, которые очень безбедно отбывали свой срок в богатых охотничьих и рыбных угодьях, думали, что с приходом Советской власти все это будет изжито, а тут вона что: снова да ладом! И не вот уголовников, «политиков», а простых мужиков-работяг зачли в «заклятые враги» и гонят туда, куда и верно Макар телят не гонял… Это как так, это неслыханно в сибирском миру!

Последний раз встретились уже перед увозом семей из деревни. Вечером тропкой по-над речкой пошли они и не могли наглядеться друг на друга, наговориться, нацеловаться. Они еще не знали, что такое будет эта ссылка для обреченных, для Мити, как она оборвет их любовь.

— Ждать буду! — клялась Варя.

Им обоим наивно мнилось, что ссылка — это временное, это же простой переезд — пусть и под конвоем, на новое место жительства. Они вспоминали рассказы о ссыльных царских времен — ничего же страшного!

— Письма — это обязательно! — твердо обещал Митя.

— Пиши Бузаихе. У нее племянника толкают с вами же. Его именем и подписывайся на конверте, а то мой крутой тятя тебе известен.

Прощались уже на свету. Нежно розовело небо над увалами, мягко зеленели их круглые шапки — этот последний день на родине — день Николы вешнего[17] выдался на редкость хорошим: земля в легком весеннем дыхании тепло прощалась со своими пахарями. Их свозили в Ужур на железнодорожную станцию.