Чума

«На столах — угощенье:
Вина лучшие и снедь!
То, что видим в зале мы кругом,
Нам кажется волшебным сном!
Всех нас окружают чудеса!
Кричат все: красота!
Красота, чудеса!
Красота, чудеса, чудеса!»

По утру, не дождавшись известий из университетской клиники, переполненный радостным нетерпением супруг, спешит в сиё средоточие науки, дабы восторженно поинтересоваться у плеяды медицинских светил мирового уровня, возможностью забрать домой ненаглядную супругу и не виданного ещё, но уже обожаемого ребёнка.

Взволнованный вбегает он в кабинет профессора самого Императорского Университета. Важный эскулап, отягчённый многолетней научной мудростью, высочайшими знаниями и заслуженными императорскими наградами за труды на ниве сохранения здоровья нации, выдерживая уместную мину на холёном лице, встречает словами казённых соболезнований:

— Должен огорчить… умерла… горячка…

— Но… Позвольте… Но как же…

— Мужайтесь… Господь призывает к себе лучших…

«Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике с губкой, покрытой черными волосиками.

„Я вас всех любила и никому дурного не делала и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?“ — говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо».

Другая страна, чуть другие времена, Андрей Болконский, геройски павший со знаменем в руках на поле Аустерлица, удостоенный восхищения Наполеона («- Quelle une belle mort (Какая прекрасная смерть), — сказал Наполеон, глядя на Болконского»), оказался жив. Вернулся домой. Чтобы увидеть, как его маленькая юная жена умирает. Без знамён, императоров, воспеваемого героизма. Просто — родами.

Лев Николаич специально свёл хронологически две эти смерти? Для контраста? Для описания ненужности, мелочности воинской храбрости, при котором и сам Наполеон воспринимается как надоедливо жужжащая муха?

Как же так?! Ведь мы были так счастливы! За что?!

«Я вас всех любила и никому дурного не делала и что вы со мной сделали?».

Она лежит в гробу.

Её ресницы неподвижны. Её щёчки мертвенно бледны…

Приготовленный праздник превращается в поминки.

«Эй, гусар, пей вино из полных чар и песню пой…».

Пой. Погребальную песню. Похороны жены. Своего счастья. Самой жизни.

Зачем теперь она, жизнь? Застрелиться бы…

Случайный знакомый:

— Да-с, наслышан о вашем несчастье. Сочувствую-сочувствую. Кстати, а куда вы отвезли вашу супругу? Нет-с, я понимаю, что в цитадель просвещения и гнездо прогресса. К плеяде светил и стаду парацельсов. В клинику при хирургическом отделении? Это вы, батенька, лопухнулись-с. У той плеяды роженицы мрут втрое чаще, чем у акушеров. Там, конечно народишко… без орденов, званий и регалий. Но — мрёт меньше. Зря вы, корнет, зря. Прокакали-с, тэкзать, своё счастье-с.

В университетском госпитале две клиники — хирургов и акушеров, которые принимают рожениц. Первая пользуется дурной славой: там погибает до трети молодых матерей.

Ме-е-е-дленно.

Треть женщин умирает в лучшей клинике Европы.

Не у зулусов или патагонцев — в Вене.

Не в дикости или в древности — в середине 19 века.

В ходе самого обычного, самого необходимого для просто существования человеческого рода, процесса. Повсеместного, ежедневного, вечного…

Для сравнения.

Американские ВВС во Второй Мировой войне в ходе одного налёта потеряли 25 % личного состава. Пилоты, элита вооружённых сил, после этого отказались выполнять приказы командования.

Римские легионы, тысячи здоровых, храбрых, подготовленных для битвы мужчин, разбегались при потерях в 15 %.

Бородино, самое кровопролитное однодневное сражение в Новой истории Европы.

Наполеон:

«Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми… Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано [французами] наиболее доблести и одержан наименьший успех».

Потери «победоносных» — треть.