Этим пахли госпиталя в Первую и Вторую мировые, тифозные бараки и «лагеря для перемещённых лиц». Чуть позже такой же аромат витал над станционными сортирами, заводскими раздевалками, местами лишения свободы и призывными пунктами. Столетие — основной медицинский дезинфектант. Поколения хирургов на уровне рефлексов знали: сначала — тщательно, со щёточкой, вымыть руки карболкой, потом — к столу.
К операционному, если кто не понял.
Сепсис, он же — заражение крови, в 21 в. вещь редкая. Перебирая известные мне случаи десятков смертей, едва ли найду один-два. Здесь — норма.
— А где Петя ваш? Мы с ним в прошлое воскресенье играли. Чего он на улицу не выходит?
— Помер Петенька. Поцарапался. Сгорел в два дня. Отмучился сыночек.
Так заканчиваются почти все проникающие ранения. И многие поверхностные. Боевые или бытовые — не важно.
Ладно — война. Воин знает на что идёт: убивать и умирать. Ладно — бытовые и производственные травмы: сам дурак, аккуратнее надо было. Но есть абсолютно естественный, повсеместный, необходимый для самого существования хомнутых сапиенсом процесс. Закономерно приводящий к смерти от сепсиса.
«Закономерно» — по глупости. По недостаточной хомнутости.
Вена, середина XIX века. «Весёлая Вена».
«Англия — торгует, Франция — воюет, Австрия — танцует». Больше всех танцует Вена. Уже гремит слава Венской придворной оперы, уже Иоганны Штраусы (отец и сын) собирают полные залы и грызутся друг с другом по любому поводу.
Прогресс, господа! Невиданный взлёт европейской цивилизации, экономики, науки и культуры! Эпоха благоденствия! Непрерывный праздник! Блестящие аристократы, прекрасные дамы… Веселье, шампанское, любовь…
Гремит мазурка, юный корнет в гусарском ментике, подпрыгивая и прищёлкивая каблуками, с безграничным восторгом погибает душой в бездонных глаза своей партнёрши.
— Вы… Вы обворожительны!
Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют.
До «Летучей мыши» ещё лет тридцать. Но дух оперетты уже наполняет венцев.
Танцующие меняются партнёрами, чтобы спустя фигуру танца снова соприкоснуться кончиками пальцев.
— Мадемуазель! Вы похитили моё сердце! Это смертельный выстрел вечной любви! Будьте моею!
— Ах! Это так внезапно… Завтра приезжайте к нам на ужин. Просить моей руки у батюшки.
Радостный звон церковных колоколов, поздравления, улыбки, лепестки роз, кружащиеся над новобрачными. Счастливый муж на руках вносит молодую в дом:
— Вот наше гнёздышко. Здесь мы будем счастливы! Здесь, в любви и согласии, мы проживём долгую жизнь, у нас будет множество прелестных детей. И начнём прямо сейчас.
Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют…
Проходит положенный срок, и взволнованный супруг, преисполненный душевной заботы о своей дражайшей половине, отвозит её в клинику. Поддерживая её телесно — под ручку, морально — словами «милый друг», «душа моя» и пылающим беспредельной любовию взором.
Воротившись на квартиру, устремляется он в приуготовление достойной встречи своему «единственному счастью жизни». Подготовить множество мелочей, потребных для безоблачного существования матери с новорождённым ребёнком.
Мальчик или девочка? А велика ли разница! Моё дитя! Плод нашей любви! Я выращу его настоящим человеком! Я научу его всему, что умею сам! Он пойдёт дальше меня, он будет лучше меня! Всю жизнь, до самой старости, мы, с благоверной моей, будем восхищаться им!
Посреди своей бурной и, прямо сказать — несколько бестолковой деятельности, юноша временами замирает, бездумно глядя в никуда, на устах его играет улыбка:
— Ах, как хорошо! Ах, как здорово!
Счастье!
Надо отметить. Такое событие не должно пройти незамеченным в обществе. Устроим праздник!